tapirr

"Еще одна возможная глобальная цель Путина (и, может быть, самая главная) - предотвратить сценарий "Украина как европейская Россия".
Поясню.
От России ушли Прибалтика, Молдова, Грузия - ну и что? Они не были никогда органичной частью России, у нас не было общих корней, общей истории. На вопрос "почему мы не живем как в Эстонии" всегда был готов ответ: "потому что у нас с Эстонией мало общего, мы другие".
С Украиной всё иное. Она очевидно уходит, наместника в Киеве посадить не удалось. Ну и пусть уходит?
Но если через лет 10 она станет жить лучше России, вывод для многих будет очевиден: Майдан пошел ей на пользу. Надо бы и нам.
Впрочем, и безо всяких Майданов именно Киев мог бы стать "точкой сборки" мыслящего класса, недовольного Путиным. Помню, когда эта идея высказывалась в апреле, она вызвала резкое недовольство многих украинских интеллигентов: дескать, оставьте Украину нам, не делайте из нее "вторую Россию".
Не понимал еще и тогда этого возмущения: если Париж и Нью-Йорк стали культурными центрами русской эмиграции, разве стало в них меньше французской или американской культуры? Даже и маленькая Прага, приютив множество белогвардейцев, только выиграла от этого. Взять хотя бы Пражский лингвистический кружок, может быть, величайшее в лингвистике XX века собрание - чем бы стал он без Трубецкого и Якобсона? И чем помешала Праге Цветаева, посвятившая столько стихов чешской земле?
Так вот, полурусский Киев или почти русский Харьков не должны были стать новыми Прагами для наших эмигрантов. Для этого нужно дестабилизировать обстановку, но много важнее того - поссорить народы. Чтобы они уже не могли жить вместе, чтобы каждое село, каждый город, был (а) либо грузинским, либо абхазским, (б) либо армянским, либо азербайджанским, (в) либо русским, либо украинским, и два народа не могли ужиться больше вместе, никогда, ни за что.
Зачем еще этот парад пленных, к примеру? Чтобы начинали ненавидеть не лично дорогого товарища, а всё народонаселение другой стороны.
Многое делается, чтобы это было так, и делается с обеих сторон. С обеих сторон, подчеркиваю.
Хотя выиграет от такой ненависти только кучка демагогов."

Родился в один год со Спинозой, Вермеером, композитором Люлли и боярыней Морозовой

"Английский философ Джон Локк значительную часть жизни провел
в Оксфорде. Является основоположником британского эмпиризма —
философии, основывающей всякую теорию на опыте.
Локк утверждает, что человеческий ум есть tabula rasa или чистый
лист бумаги, которую опыт как бы заполняет информацией.
«Два трактата о правлении Локка оказали влияние на творцов
американской конституции, однако ученые спорят, был ли сам
Локк сторонником демократических идей. Его главная работа —
Опыт о человеческом разумении». (Тэйчман)



Джон Локк (1632—1704) является апостолам самой умеренной
и самой успешной из всех революций —
революции 1688 года '. Ее цели были очень скромными, но они были
полностью достигнуты, и в Англии, до сих пор не видят
необходимости в другой революции. Локк точно отражает ее дух,
и большинство его работ появилось в период около 1688 года.
Главная его работа по теоретической философии — «Опыт
о человеческом разуме» — была закончена в 1687 году -и
опубликована в 1690 году. Его «Первое письмо о веротерпимости»
первоначально было опубликовано на латинском языке в
1689 году в Голландии, в стране, в которой Локк счел
благоразумным искать убежище <в 1683 году. Два последующих
письма о веротерпимости были опубликованы в 1690 и 1692
годах. Разрешение на публикование двух «Трактатов о
правительстве» он получил в 1689 году, вскоре после чего они вышли
в свет. Его книга «Мысли о воспитании» была опубликована
в 1693 году. Хотя он и долго жил, но все его произведения,
оказавшие какое-то влияние, ограничиваются небольшим
периодом—с 1687 по 1693 .

«Опыт
о человеческом разуме». Это его важнейшая книга, которая
больше всего принесла ему славы, но его влияние на
философию политики было так велико и так продолжительно, что
его можно рассматривать как основателя философского
либерализма, так же как и эмпиризма в теории познания.
Локк является наиболее удачливым из всех философов.
Он закончил свою работу по теоретической философии как
раз в тот момент, когда правление в его. стране попало в руки
людей, которые разделяли его политические взгляды. В
последующие годы наиболее энергичные и влиятельные политики и
философы поддерживали и на практике и в теории взгляды,
которые он 'Проповедовал. Его .политические теории, развитые
Монтескье, отражены в американской конституции и находят
применение повсюду, где существует спор между президентом
и конгрессом. На его теории еще около пятидесяти лет тому
назад основывалась британская конституция, и так же обстояло
дело с французской конституцией, принятой в 1871 году.

. Локк всегда благоразумен и всегда скорее охотно
пожертвует логикой, чем станет парадоксальным. Он
провозглашает общие принципы, которые, как читателю легко себе
представить, способны приводить к странным следствиям; но
всякий раз, когда такие странные следствия, кажется, готовы
появиться, Локк тактично воздерживается от их выведения.
Логика эта раздражает, а для людей практических служит
доказательством здравого суждения.

Локк глубоко религиозный человек, искренне верующий в
христианство, принимающий откровение за источник познания, тем
не менее он ставит откровение под контроль разума. В одном
случае он говорит: «простое свидетельство откровения есть
высочайшая достоверность», — но в другом указывает: «Разум
должен судить об откровении».

Локк, как правило, презирает метафизиков. Относительно
некоторых спекуляций Лейбница он так пишет своему
приятелю: «И вы и я имели достаточно пустяков этого рода».
Концепцию субстанции, которая была в его время господствующей
в метафизике, он считает туманной и бесполезной, но
не-осмеливается отвергнуть ее полностью. Локк допускает обоснованность
метафизических доказательств существования Бога, но он на
них не задерживается, и кажется, что ему как-то неудобно
говорить о них. Всякий раз, когда Локк высказывает новые
идеи, а не просто повторяет традиционные, его мысль остается
в пределах конкретных специальных вопросов, а не прибегает
к широким абстракциям. Его философия развертывается
постепенно, как научная работа, и не является монументальным
построением, подобным великим континентальным системам
XVII века.
Локка можно рассматривать как основателя эмпиризма —
доктрины, утверждающей, что все наше знание (возможно,
исключая логику и математику) выводится из опыта.
Соответственно, первая книга «Опыта», вопреки Платону, Декарту и
схоластам, утверждает, что не существует врожденных идей
или принципов.

Восприятие, говорит он, есть «первый шаг к познанию, путь
для всего его материала». Современному человеку это
положение может показаться почти трюизмом, так как оно вошло
в плоть и кровь образованного человека, по крайней мере в
странах, говорящих на английском языке. Но в то время считали,
что душа знает о всех видах вещей априорно, и теория о полной
зависимости знаний от восприятия, которую выдвинул Локк,
была новой и революционной. Платон в «Теэтете» пытался
отвергнуть тождество познания и восприятия, и начиная с его
времени почти все философы, включая Декарта и Лейбница,
учили, что многие из наших наиболее ценных знаний не
выводятся из опыта. Поэтому всепронизывающий эмпиризм Локка
был смелым нововведением.

(Рассел)
( Read more... )

Наиболее известен разработкой принципов демократической революции. «Право народа на восстание против тирании» наиболее последовательно развито Локком в работе «Размышления о славной революции 1688 года», которое написано с открыто высказанным намерением «утвердить престол великого восстановителя английской свободы, короля Вильгельма, вывести его права из воли народа и защитить пред светом английский народ за его новую революцию».

является основателем школы, стремящейся построить государство на начале личной свободы. Роберт Фильмер в своем «Патриархе» проповедовал неограниченность королевской власти, выводя её из патриархального начала; Локк восстает против этого взгляда и основывает происхождение государства на предположении обоюдного договора, заключенного с согласия всех граждан, причем они, отказываясь от права лично защищать свое достояние и наказывать нарушителей закона, предоставляют это государству. Правительство состоит из людей, избранных с общего согласия для наблюдения за точным соблюдением законов, установленных для сохранения общей свободы и благосостояния. При своем вступлении в государство человек подчиняется только этим законам, а не произволу и капризу неограниченной власти. Состояние деспотизма хуже, чем естественное состояние, потому что в последнем каждый может защищать своё право, а перед деспотом он не имеет этой свободы. Нарушение договора уполномочивает народ требовать обратно свое верховное право.

В «Letters on toleration» и в «Reasonableness of Christianity, as delivered in the scriptures» Локк пламенно проповедует идею терпимости. Он полагает, что сущность христианства заключается в вере в Мессию, которую апостолы ставят на первый план, с одинаковою ревностью требуя её от христиан из иудеев и из язычников. Отсюда Локк делает вывод, что не следует давать исключительное преимущество какой-нибудь одной церкви, потому что в вере в Мессию сходятся все христианские исповедания. Мусульмане, иудеи, язычники могут быть безукоризненно нравственными людьми, хотя эта нравственность и должна стоить им большего труда, чем верующим христианам. Самым решительным образом Локк настаивает на отделении церкви от государства. Государство, по мнению Локка, только тогда имеет право суда над совестью и верой своих подданных, когда религиозная община ведет к безнравственным и преступным деяниям[2].

В проекте, написанном в 1688 году, Локк представил свой идеал истинной христианской общины, не смущаемой никакими мирскими отношениями и спорами об исповеданиях. И здесь он также принимает за основание религии откровение, но ставит непременной обязанностью терпимость ко всякому отступающему мнению. Способ богослужения предоставляется на выбор каждого. Исключение из изложенных взглядов Локк делает для католиков и атеистов. Католиков он не терпел за то, что они имеют своего главу в Риме и потому, как государство в государстве, опасны для общественного спокойствия и свободы. С атеистами он не мог примириться потому, что твердо держался понятия об откровении, отрицаемого теми, кто отрицает Бога.

(анонимная википедия)

"Употребив по отношению к Новгородской республике термин "государство", следует уточнить, что он имел принципиально иное значение, чем то, что стало пониматься под государством позднее, и скорее соответствовал глокальному (ð 1-8) мировоззрению эпохи постмодерна.

Это обстоятельство подчеркнул Николай Костомаров, описывая визит в тогда еще вольный Новгород послов от московского князя:

Ставши на вече, послы сказали: "Великий князь велел спросить Новгород: какого государства он хочет?" Вече заволновалось: "Мы не хотим никакого государства! Господин Великий Новгород сам себе государь!"

Князь в Новгороде обладал совершенно иным статусом, нежели в Москве. Прежде всего, пост новгородского князя был выборным. Во-вторых, он имел весьма ограниченную власть. Каждый князь после избрания должен был дать особую клятву и подписать договор, в котором он обязывался сохранять новгородские институты и ограничивать свои действия строго определенной сферой полномочий, в основном оборонных. Если же князь пытается их превысить, новгородцы имели право объявить ему "импичмент", или, как они выражались по-русски, "указать ему путь". Этот "путь", кстати, трижды указывали и Александру Невскому - за его постоянное стремление к вассальному союзу с Ордой.

Новгород, в отличие от Киева, не говоря уже о Москве, обладал развитой гражданской демократией. И этим, в сущности, повторял устройство эллинских полисов и скандинавских тингов. Суверенная Новгородская республика являлась не каким то "отклонением" от магистрального развития Русского государства, как это пытаются представить московские евразийцы, но хранителем наиболее чистых русских - и шире - североевропейских и античных традиций. Историк Роман Багдасаров сообщает, что новгородцы, утверждавшие реальное существование земного рая, отличались неудержимой волей к географическим открытиям:

Новгородские мореходы были не менее активны, чем прочие европейцы. Подобно ирландцам (с коими их объединяла общая эмблема - кельтский крест), они осуществляли активную миссионерскую деятельность как на побережье северных морей, так и в глуби материка. В XIV веке новгородские купцы достигали на своих юмах берегов Дании и Фландрии, Англии и Франции. С помощью волжского пути Новгород был связан с мусульманским Востоком и Закавказьем, а через водную магистраль "из варяг в греки" - с Византией. Поистине немереные просторы открывались перед новгородцами на Северо-Востоке, в Заволочье или Двинской земле. Для обозначения этих территорий они использовали символ Китовраса, царя потустороннего пространства.

Интересно, что вплоть до начала XVI (!) века на европейских картах столицей Руси обозначалась не Москва, а Новгород. Альмаро Кампензе, представлявший итальянское посольство на Руси, называл Новгород "знаменитейшим из всех северных городов, даже более обширным, чем Рим". Однако новгородцы не были, как это сформулировал Николай Костомаров, "особой северной народностью". Это и была собственно русская народность. Скорее уж уместно называть москвичей некоей "особой центральной народностью", отрекшейся и от варяжских, и от славянских корней."


( Read more... )

Занимался историей и языками древних цивилизаций, математической лингвистикой, семиотикой, литературоведением и — в самом широком смысле — историей культуры. Один из основателей московско-тартуской семиотической школы. Поэт и переводчик, человек поистине энциклопедических знаний. Ныне — профессор Отдела славянских и восточноевропейских языков и литератур Калифорнийского университета, директор Института мировой культуры МГУ и Русской антропологической школы РГГУ.

— Существует представление, что в российской истории повторяются одни и те же циклы и все заранее предопределено: за февралем 1917 года неизбежно приходит октябрь, а август 1991-го обязательно заканчивается октябрем 1993-го. Как вы смотрите на перспективы нынешнего движения протеста — если оно победит, значит ли это, что победа закончится очередными ужасами?

— Дело не в том, что неизбежна именно такая последовательность — от хорошего к плохому. Опасности таятся в самой хаотичности ситуации. Я специально занимался историями разных революций и почти убежден в том, что сейчас Россия подходит ко времени, когда здесь должно произойти установление более или менее прочного буржуазно-демократического режима. Но есть большая опасность того, что я условно называю «Парижской коммуной»: взрыва народного возмущения и попыток его подавления. Мы находимся на заключительном этапе большой русской революции, которая началась в 1905 году и примерно в ближайшие два-три года должна закончиться. То есть по сравнению с Великой французской революцией мы находимся около 1870–1871 года. Исходя из этого, надо бояться остроты переворота Парижской коммуны, нужно не дать народному возмущению принять слишком острые формы — и, с другой стороны, попытаться умерить возможности применения силы со стороны тех, кто находится наверху. Это реальные опасности, и если мы их избежим, то, я думаю, установление прочного буржуазно-демократического режима в нашей стране может осуществиться в течение этого или следующего года.

— Многие участники декабрьских событий переживают по двум поводам: во-первых, есть ощущение, что эти движения страшно далеки от народа. Существует узкий слой столичной публики, который по разным причинам заинтересован в развитии демократических институтов, а большинство населения этой озабоченности не то что не разделяет — просто совершенно этим не интересуется. И второй момент — отсутствие явных лидеров и тем более моральных авторитетов, людей, которым можно было бы доверить хотя бы переговоры с властями, не говоря уж о судьбе страны. Насколько критичными кажутся вам эти моменты? Стоит ли на них обращать внимание?

— Безусловно, стоит. Что касается того, что народ ничем не интересуется, — здесь огромную роль играет телевидение. Я думаю, что сейчас первоочередная задача — любой ценой добиться того, чтобы началась реальная кампания, так сказать, просвещения широких масс. Я думаю, что массы легко заинтересуются и увлекутся вопросами организации управления страной. На это не потребуется много времени. Они перестали интересоваться политикой, потому что режим, установленный за последние годы, отличался крайней бездарностью.

Путин вообще ни на что не способный человек. Это очень хорошо, потому что иначе, при его криминальной сущности, он мог бы задушить страну, залить её кровью. Но тем не менее он остаётся опасным. Это моё впечатление от короткого личного разговора с ним. Он мне должен был в 2003-м вручить медаль, а я воспользовался этим, чтобы поговорить о только что арестованном Ходорковском. И степень злобы, его охватившей, была просто фантастической. Это человек, охваченный только дурными эмоциями. Это нужно иметь в виду, даже признавая его полную бездарность.

От тех, кто реально имеет власть, нужно добиваться возможностей широкого использования телевидения, радио и местной печати для просвещения масс, объяснения им текущей ситуации. Потребуется наличие максимально большого числа людей, которые готовы повести эту просветительскую работу не только в Москве, Петербурге и больших городах, но и по всей стране. Задача, как мне представляется, состоит именно в восстановлении прямых связей с этой большой массой людей. Без этого ничего существенного мы добиться не сможем. Что касается личности — я думаю, нам не нужна одна личность. Нам нужно как можно больше личностей. Если мы посмотрим на 1917 год, то при всем моем уважении к величайшим интеллектуальным способностям Ленина (насколько он был жесток — другой вопрос), рядом с ним было несколько людей сверхвыдающихся: Чичерин, Троцкий и другие. Опыт подсказывает, что должна быть группа эффективно работающих людей. И это необязательно известные писатели. Это не обязательно люди, уже ставшие известными в своих областях. Они могут быть никому до сегодняшнего дня не известными, нужно не бояться выдвигать людей по их роли в текущих событиях. И должна быть небольшая группа руководящих людей, которые находятся друг с другом в дружественном союзе и понимают, что каждый из них может иметь отдельные взгляды и даже отдельную стратегию поведения. Это трудная задача, но нужно этого добиться: надо суметь разъяснить не только широким массам, но и самим себе, что сплочение необходимо для преодоления угрозы, нависшей над всеми без исключения.

полностью http://www.afisha.ru/article/wise-advices-ivanov/

**

Там дальше о другом, но, среди прочего:

"Я был близок со священником Александром Менем, убитым в 1990 году, по-видимому, сотрудниками КГБ — во всяком случае, мне это подтверждал в личном разговоре Бакатин, когда он стал министром на короткое время."

Думаю, на этом споры о том, кто убил проповедника, можно прекратить.