tapirr

Священник Сергий Круглов

Почему миряне перед причастием должны поститься строже, чем священники? Откуда взялась практика выстраивать на пути человека к Чаше цепочку преград? Виноваты ли в сложившейся практике священники? Размышляет священник Сергий Круглов.

Случай, о котором мне рассказали друзья — вовсе не притча, а самая обыкновенная правда.

Приезжаем, говорят, мы в N-ский монастырь, в качестве паломников. Собираемся на Литургию — и заранее напрягаемся, потому что служит там один очень суровый батюшка. Суровый в том плане, что он многих не допускает до причастия, постит строго как старых, так и малых, назначает по делу и без дела епитимии и дотошно исповедует, вытягивая из кающихся такие нюансы грехов, о которых даже в «генеральных поновлениях» не пишется… И, разумеется, служба у него длится долго, потому что пока всех не поисповедует по всей строгости закона — Чашу не выносят.

Ну, мы паломники бывалые, давно смирились… А тут — видно, достигли и до сего монастыря какие-то веяния времени. Выходит наш ригористичный батюшка на амвон перед исповедью и говорит: «А знаете ли вы, братия и сестры, что таинства исповеди и причастия вовсе не взаимообусловлены? И что исповедь — вовсе не пропуск ко причастию, как мы навыкли считать?».

Ого, внутренне возликовали и возопили мы! Неужели мы стали свидетелями чуда?!… А он закончил речь такими словами: «Нет! Исповедь и причастие — два разные таинства. А потому следует вам причащаться раз в год, а исповедоваться — раз в неделю…».

Конец цитаты, как говорится.

Нет, вы не подумайте, что я этого батюшку осуждаю. Ни в коем разе. И не потому даже, что осуждать грешно — просто Церковь ведь просторна и велика, и в ней есть место всем, консерваторам и либералам, таким и сяким человекам, каждый из которых, при единстве Христовой веры, имеет свой неповторимый характер, свойства личности и так далее. И кто-то из прихожан ищет священника мягкого и либерального, а кому-то нравятся именно такие суровые отцы, как вышеописанный. И, что замечательно, каждый в Церкви находит-таки своё, лишь бы не ленился и искал.

Я о другом… О том, о чем не раз говорили и писали мои собратья-сослужители (в пространстве православного сектора Живого Журнала в последнее время, например, обсуждается высказывание замечательного киевского священника, протоиерея Андрея Дудченко, ник которого в ЖЖ — «webpadre», именно на эту тему…).

О том, что неудобоносимые бремена и требования строго поститься и непременно исповедоваться перед причастием, которые возлагаются обычно на прихожан и считаются как бы незыблемым установлением, вовсе не строго соответствуют как канонам Церкви, так и духу Евангелия, и сами-то священники эти правила не соблюдают, ибо они выше немощных сил человеческих — ан вот же, от мирян требуют…

Исповедоваться ли непременно перед причастием или нет, поститься ли сверхстрого перед тем, как приступать к Чаше, или как-то иначе — всё это решает для себя сам человек. Священник может что-то подсказать, порекомендовать тому, кто впервые приступает к таинству, объяснить, для чего оно, и предупредить, что вот ты соединишься с Христом, но подумай, будешь ли этому рад, хорошо ли тебе со Христом будет, ведь Он — не потаковник нашим страстям, Он может потребовать от тебя усилий и перемен жизни — но не более того.

Священник — не цербер у Чаши, не контролер на проходной. По одной простой причине: в Чаше — не его тело и кровь. А Христовы. И Христос зовет к ней — всех: «Приимите, ядите, в соединение со Мною, в жизнь вечную и оставление грехов!». И сама мысль о «посреднике», дающем или не дающем по своему хотению пропуск к Чаше Жизни, видится мне кощунственной…

И в связи с этим я думаю вот о чем… Почему мы, священники, накладываем на людей эти неудобоносимые бремена правил и условий? Я далек от мысли, что мы, чуя так сказать на плечах погоны, движимы греховной страстью властолюбия и «распальцовки» и хотим просто помурыжить человека, доказывая свою власть над ним и авторитет сана. Нет, конечно.

В массе своей мы, священники, люди вменяемые, да мы и читали Евангелие, и знаем — если будем себя так вести, Господь нам так врежет, что мало не покажется. Но тем не менее — в нас живет искренний страх: а не осквернится ли святыня?… А как бы чего худого не вышло?… Потому перестраховка в деле допущения человека ко причастию давно стала у нас нормой церковной жизни.

Искренний, да — но страх. А страх этот — вряд ли Божьего происхождения… Искренность, как говорится в известном выражении, и истина — далеко не одно и то же.

Этот страх — во многом от нашего маловерия. От того, что мы не верим в людей. И не любим их. Ни положить душу свою за прихожан, ни поверить в них — не можем… А если мы не любим ближнего своего, которого видим — как говорим, что любим Бога, Которого не видим? Эти слова апостола — просты и актуальны во все времена, и их ясный строгий смысл — ни обойти, ни объехать.

Доверить человеку его свободу, а в лучшем случае — научить этой ответственной свободе. Поверить — в его веру и его совесть. Показать ему путь к Чаше, проводить его ко Христу — и отойти в сторону, по слову митрополита Антония Сурожского, не заслонить собою Христа, не навредить той таинственной и трепетной любви, тем отношениям с Христом, которые у человека, может быть, только-только зарождаются…

Видеть человека, слышать его — и верить в него. Вот об этих важнейших вещах мы, священники, думаем, рассматривая такой, казалось бы, частный момент нашей приходской жизни."

http://www.pravmir.ru/propusk-k-chashe-predyavlyat-v-razvernutom-vide/

Грузинская икона

"ИМХО: соборы, поставления и низвержения пап и патриархов, реформы Богослужений, расколы и воссоединения, отношения с государством, системами образования и здравоохранения, с армией, тюрьмами и собесами, золочения куполов и разрушения храмов, массовые яростные поветрия и периоды стагнации, - все эти важные вещи, конечно, имеют большое значение в жизни Церкви. Но – второ-, третье-, шестнадцатистепенное…

А первое – что там у меня внутри. У тебя, у нее… Что внутри у конкретного христианина.

«На горе преобразился еси…» Христос-то преобразился. Но стало ли это преображение и нашим? Исцелится ли больной, имея лучшего врача и лучшие лекарства, если он не желает даже открыть рот, проглотить ложку микстуры? Больной – последняя, решающая инстанция исцеления. Решит не лечиться – и хоть кол на голове теши, медицина бессильна…(банальнейшие вещи, конечно, говорю!..)


Поэтому – все в Церкви зависит от меня. Преобразился ли я. Ты, он, она. А не от «иерархии», табачной или постнической, идущей пешком или едущей «на шестерых животных цугом с двумя человеками назади», не от качества догматики, содержания энциклик, соборных определений и анафем… Пьяница ли поп или трезвенник, заволжец или иосифлянин, иконы в храме греческого ли письма или итальянского, партесное пение или знаменное, старицы ли уборщицы храма или яги, намоленный храм или новодельный, книги ли Шмемана и Меня в свечном ящике или «Россия перед вторым пришествием», - всё это, конечно, важно… Но если я не преображен, если свет, который во мне – тьма , то фига ли мне во всем этом?...всё, всё покрывает тоскливая адова ночь, всё – бессмысленно, и опоры ни в чем… и отрады ни в чем." >>

Читать далее