![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
tapirrпишет монах Диодор Ларионов ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
mondios в Диспут в Доме Лосева о consensus patrum
laquoначала
mondios в Диспут в Доме Лосева о consensus patrumС большим удовольствием посмотрел диспут о понятии consensus patrum между «ангелом света» иереем Георгием Максимовым и «ангелом тьмы» А. Г. Дунаевым. У «ангела света», как обычно это бывает в таких случаях, в распоряжении не было ни достаточных знаний (в филологии, истории и других науках, необходимых для изучения предания Церкви, ни в самом богословии), ни умения аргументировать и даже просто объяснить свою позицию, ни какого-либо представления о существе и предмете разговора. Зато всё это компенсировалось, опять же как обычно это бывает в таких случаях, абсолютной уверенностью в том, что истина как-то заранее ясна и понятна, и, само собой, она на стороне «света», а не «тьмы», — то есть на стороне отца Георгия, а не Алексея Георгиевича.
Отец Георгий Максимов, очевидно, очень хороший человек и добросовестный священник; но у меня сложилось впечатление, что он оказался заложником некоей картины мира, привычной для сектантского сознания. Бросилось в глаза, как по любому поводу и в ответ на любой аргумент отец Георгий произносил одно и то же: «данный аргумент не может поколебать принцип consensus patrum, так как этому принципу не может повредить вообще никакой аргумент». Оказывалось, что о. Георгия вообще ничто не может поколебать — просто по одной простой причине: он чувствует, что с ним Бог, Церковь, святые, которым открыта истина, значит, соотсветственно, истина открыта и ему, а разве что-то может поколебать Бога, Церковь и Саму Истину? Нет, конечно. Такой тип сознания даже представить не может, что истину необходимо искать и к ней приближаться, что она — horribile dictu — не всегда может быть доступна даже святому человеку, не говоря уже о простых грешных мирянах. Более того, поскольку «все согрешили и лишены славы Божией», то можно предположить, что и святые были грешными, ошибались, путались и спорили не по существу… Но в сознании «ангелов света» существует твёрдая и определённая истина, которую они «защищают», и существуют служители тьмы, которые периодически совершают на эту истину нападки, от которых требуется ограждать эту истину. Хотя о. Георгий постоянно говорил о том, что он не против науки, но весь его логос и пафос свидетельствовали только об одном: что наука лишь мешает хранить истину, что мыслить — опасно, что думать — не обязательно. Это такой тип, предполагающий картину мира, в которой истина доступна только безмыслию, а не думать — главная добродетель. Я представил, что вот такой о. Георгий, смиренный и добрый, совершенно не умеющий думать и интуитивно противящийся всякой живой мысли, станет, например, критерием принадлежности к православию: и мне стало страшно. С моей точки зрения, предлагаемый отцом Георгием критерий верности Церкви — нахождение некоего consensus patrum тем способом, который пытался демонстрировать он сам и который хорошо известен в соцсетях, — это полный тупик, о чём ему и сказал его оппонент, А. Г. Дунаев.
Последний не зря сравнил подход о. Георгия с протестантизмом. Такой критерий характерен для православного зилотства, а это яркое выражение русского протестантизма: бесконечные споры о «правильном» понимании консенсуса отцов, бесконечные обвинения друг друга в передёргивании цитат и бесконечные отделения друг от друга по принципу кто понял отцов более правильно, чем реальный или воображаемый оппонент, а кто менее правильно, приводят лишь к идее о том, что «твоё» понимание есть понимание Церкви, то есть что именно ты — «ангел света», а твой оппонент — «ангел тьмы». Искажение духовного и морального содержания личности при таком умонастроении — предмет отдельного изучения.
Парадоксально, но позиция А. Г. Дунаева мне показалась намного более православной с точки зрения экклесиологии, нежели позиция иерея Г. Максимова. Экклесиология Максимова опирается на критерий согласия отцов, но при этом в каждом отдельном случае это согласие определяется критерием собственного разумения и некоей «очевидности», которая, по логике, определяет «православность» или «еретичность» участника дискуссии. «Согласие отцов» необходимо уметь определять с помощью собственного разума — а это и есть наиболее уязвимый пункт этой теории, которая и делает её по сути протестантской.
А. Г. Дунаев сформулировал минимум два важных момента, которые, мне кажется, не всеми были расслышаны. Первое, и наиболее важное, на мой взгляд, это указание на «голос Церкви». Переформулирую это немного по-своему (думаю, А.Г. не будет возражать): критерием истины является сама Церковь. Не человеческое согласие определяет истину Церкви, а истина Церкви определяет человеческое согласие. Если сравнить с экклесиологией о. Георгия, то мы здесь видим две полярно противоположные экклесиологии. Во-вторых, было удачно сказано о том, что именно Святой Дух даёт Церкви уразумевать истину на соборах. То есть это не человеческая логика находит истину (опять же переформулирую А. Г. в своём ключе), но Святой Дух даёт уразумевать истину участникам собора и святым людям. Далее эти святые люди выражают истину, сообщённую Духом, теми средствами, которые им доступны: например, посредством мышления и языка их среды и их эпохи, или в рамках собственного образования и способностей понимания. На этом этапе и возможны противоречия, что никак не умаляет единства и цельности сообщённой Церкви Истины.
Несколько слабыми в позиции А. Г. Дунаева мне показались именно богословские импликации его позиции — она больше была деконструктивистской, нежели конструктивной. Но деконструкция тоже важна, особенно сегодня. Поэтому от выступления А. Г. Дунаева веяло свежестью, это была встреча с живой мыслью. Живая мысль всегда сопряжена с беспокойством и любовью к истине — любовью подлинной и настоящей, а попытка встать в позу «защитника» истины подразумевает, что истина не требует поиска, не требует усилия, а просто кому-то «принадлежит». В этом — красота и выгодность позиции А. Г. Дунаева, а также слабость и пошлость позиции уважаемого о. Георгия (которого ни в коем случае не хочу лично в чём-то упрекнуть).
Я сказал о некоторых слабостях позиции А. Г. Дунаева, теперь скажу более конкретно. Во-первых, А. Г. указывает только на Вселенские соборы, но почему-то умалчивает о Поместных соборах. Совершенно ясно с богословской точки зрения, что принципиально эти соборы друг от друга не отличаются. Мне кажется, что некоторое увлечение полемикой с идеей формального consensus patrum и попыткой привести в пример паламитские соборы подвигли А. Г. на такое неоправданное ограничение. Во-вторых, неправильно совершенно отрицать принцип согласия отцов как таковой. Нужно включить его в вышеуказанный экклесиологический контекст. С моей точки зрения, если мы исходим из того, что Церковь сама себя проявляет в определениях соборов, то этим самым мы уже свидетельствуем о консенсусе на этих соборах. Далее, продолжая эту мысль, следует сказать, что такой консенсус наблюдается в учении отцов, защищавших те или иные положения соборов, — то есть у многих отцов, имеющих статус «учителей Церкви». Что такой статус имеется в православии, а не только в католицизме (как неверно говорил А. Г.) можно более подробно прочесть в замечательном введении в курс Патрологии С. Пападопулоса (его я когда-то переводил для издания, редактором которого должен был быть Д. Поспелов, так его и не окончивший и уехавший на Афон). В-третьих, А. Г. ничего не указал о границах науки и её роли в определении учения Церкви. Возражение о. Г. Максимова состояло в том, что сама наука меняет своё мнение (сравнивать её «консенсус» с консенсусом отцов было, конечно, глупо), а потому её роль в определении учения Церкви минимальна; А. Г. Дунаев оставил это без ответа, поэтому осталось непонятным, чем она, собственно, занимается? Существует ли православная наука и для чего она нужна? Для деконструкции? Или она может предложить нечто большее? Но это уже не в качестве критики, а в качестве пожелания. В-четвёртых, А. Г. Дунаев, верно сказав о том, что отцы на соборах Святым Духом могли выносить те или иные определения, упустил из виду тот факт, что эти новые определения не могли противоречить определениям предыдущих соборов. Такое противоречие как раз рассматривалось как достаточное основание для суждения о неправомерности собора. Таким образом, помимо свидетельства об истине догмата, отцы должны были доказать, что предыдущие отцы не противоречат этому догмату, а, наоборот, поддерживают его. Отсюда — необходимость доказывать согласие отцов по конкретному вопросу, а не просто постановление о введении нового догмата.
В дискуссии также прозвучали отсылки к Византии: о. Георгий с чувством победы над оппонентом, а А. Г. Дунаев со словами недоумения ссылались на то, что в Византии «существовал этот принцип». Могу сказать, что в Византии около 60-70 процентов тех, кто писал о богословских вопросах, были фанатиками и людьми неуравновешенными. Не надо идеализировать Византию: там были люди, вовлечённые в постоянные споры, начётчики, формалисты, которые пытались самодовольно доказывать то, что истина известна только им одним, что логика, которая им доступна, — единственная и неоспоримая и т.д., словом, они были людьми со всеми их немощами и ничем не отличались от нас. Кажущаяся сложность, вводящая многих в заблуждение, состоит в том, что до нас дошли тексты от этих людей, и по этим текстам мы судим о Церкви. Но мы забываем, что от нас скрывается невидимое нам: существовала Церковь, которая жила помимо всех этих пустых споров и разногласий, — и очень редко Церковь обращалась к мнению богословов, при этом делала это неохотно. Изучающий историю византийских соборов согласится, что определения на соборах выносились по принципу «наименьшего вреда» от формулировок — и чаще с целью прекратить ненужные словопрения.
В конечном итоге может возникнуть вопрос ко мне: существует ли consensus patrum, как учит о. Георгий, или это фикция, как учит А. Г. Дунаев? Мой ответ будет таким: формально прав о. Георгий Максимов, но по существу прав А. Г. Дунаев. Позиция о. Георгия уничтожает принцип, за который борется, а позиция А. Г. даёт жизнь принципу, который отрицает. По существу, принцип consensus patrum, конечно, вытекает из существа Церкви как собранного воедино стада верных, следующих Христу. Учение Христа едино, но может выражаться и интерпретироваться по-разному, в силу различия менталитетов, языка, образования, культуры и способности понимания. Выискивание формального consensus patrum (если не принимать во внимание явные вероучительные формулы, специально написанные для тупых и особо тупых) обречены на провал — в силу различия менталитетов, языка, образования, культуры и способности понимания. Подлинный консенсус всегда и неизменно определяется только самой Церковью.
В конце ещё раз скажу о впечатлении от диспута. Мне было приятно, что богословская мысль всё-таки ещё жива в России. Люди, которым всё понятно с самого начала разговора и задолго до его окончания, не интересны — с ними не о чем, в принципе, разговаривать. Так, о. Георгий был скучен и неинтересен. Что взять с утомлённого человека, знающего истину и уставшего от нападок на неё? Вся заслуга богословского оживления, случившегося в последнюю субботу в Доме Лосева, принадлежит А. Г. Дунаеву. В православии есть о чём подумать, есть, о чём говорить, кроме церковной политики. Богословие существует.
Отец Георгий Максимов, очевидно, очень хороший человек и добросовестный священник; но у меня сложилось впечатление, что он оказался заложником некоей картины мира, привычной для сектантского сознания. Бросилось в глаза, как по любому поводу и в ответ на любой аргумент отец Георгий произносил одно и то же: «данный аргумент не может поколебать принцип consensus patrum, так как этому принципу не может повредить вообще никакой аргумент». Оказывалось, что о. Георгия вообще ничто не может поколебать — просто по одной простой причине: он чувствует, что с ним Бог, Церковь, святые, которым открыта истина, значит, соотсветственно, истина открыта и ему, а разве что-то может поколебать Бога, Церковь и Саму Истину? Нет, конечно. Такой тип сознания даже представить не может, что истину необходимо искать и к ней приближаться, что она — horribile dictu — не всегда может быть доступна даже святому человеку, не говоря уже о простых грешных мирянах. Более того, поскольку «все согрешили и лишены славы Божией», то можно предположить, что и святые были грешными, ошибались, путались и спорили не по существу… Но в сознании «ангелов света» существует твёрдая и определённая истина, которую они «защищают», и существуют служители тьмы, которые периодически совершают на эту истину нападки, от которых требуется ограждать эту истину. Хотя о. Георгий постоянно говорил о том, что он не против науки, но весь его логос и пафос свидетельствовали только об одном: что наука лишь мешает хранить истину, что мыслить — опасно, что думать — не обязательно. Это такой тип, предполагающий картину мира, в которой истина доступна только безмыслию, а не думать — главная добродетель. Я представил, что вот такой о. Георгий, смиренный и добрый, совершенно не умеющий думать и интуитивно противящийся всякой живой мысли, станет, например, критерием принадлежности к православию: и мне стало страшно. С моей точки зрения, предлагаемый отцом Георгием критерий верности Церкви — нахождение некоего consensus patrum тем способом, который пытался демонстрировать он сам и который хорошо известен в соцсетях, — это полный тупик, о чём ему и сказал его оппонент, А. Г. Дунаев.
Последний не зря сравнил подход о. Георгия с протестантизмом. Такой критерий характерен для православного зилотства, а это яркое выражение русского протестантизма: бесконечные споры о «правильном» понимании консенсуса отцов, бесконечные обвинения друг друга в передёргивании цитат и бесконечные отделения друг от друга по принципу кто понял отцов более правильно, чем реальный или воображаемый оппонент, а кто менее правильно, приводят лишь к идее о том, что «твоё» понимание есть понимание Церкви, то есть что именно ты — «ангел света», а твой оппонент — «ангел тьмы». Искажение духовного и морального содержания личности при таком умонастроении — предмет отдельного изучения.
Парадоксально, но позиция А. Г. Дунаева мне показалась намного более православной с точки зрения экклесиологии, нежели позиция иерея Г. Максимова. Экклесиология Максимова опирается на критерий согласия отцов, но при этом в каждом отдельном случае это согласие определяется критерием собственного разумения и некоей «очевидности», которая, по логике, определяет «православность» или «еретичность» участника дискуссии. «Согласие отцов» необходимо уметь определять с помощью собственного разума — а это и есть наиболее уязвимый пункт этой теории, которая и делает её по сути протестантской.
А. Г. Дунаев сформулировал минимум два важных момента, которые, мне кажется, не всеми были расслышаны. Первое, и наиболее важное, на мой взгляд, это указание на «голос Церкви». Переформулирую это немного по-своему (думаю, А.Г. не будет возражать): критерием истины является сама Церковь. Не человеческое согласие определяет истину Церкви, а истина Церкви определяет человеческое согласие. Если сравнить с экклесиологией о. Георгия, то мы здесь видим две полярно противоположные экклесиологии. Во-вторых, было удачно сказано о том, что именно Святой Дух даёт Церкви уразумевать истину на соборах. То есть это не человеческая логика находит истину (опять же переформулирую А. Г. в своём ключе), но Святой Дух даёт уразумевать истину участникам собора и святым людям. Далее эти святые люди выражают истину, сообщённую Духом, теми средствами, которые им доступны: например, посредством мышления и языка их среды и их эпохи, или в рамках собственного образования и способностей понимания. На этом этапе и возможны противоречия, что никак не умаляет единства и цельности сообщённой Церкви Истины.
Несколько слабыми в позиции А. Г. Дунаева мне показались именно богословские импликации его позиции — она больше была деконструктивистской, нежели конструктивной. Но деконструкция тоже важна, особенно сегодня. Поэтому от выступления А. Г. Дунаева веяло свежестью, это была встреча с живой мыслью. Живая мысль всегда сопряжена с беспокойством и любовью к истине — любовью подлинной и настоящей, а попытка встать в позу «защитника» истины подразумевает, что истина не требует поиска, не требует усилия, а просто кому-то «принадлежит». В этом — красота и выгодность позиции А. Г. Дунаева, а также слабость и пошлость позиции уважаемого о. Георгия (которого ни в коем случае не хочу лично в чём-то упрекнуть).
Я сказал о некоторых слабостях позиции А. Г. Дунаева, теперь скажу более конкретно. Во-первых, А. Г. указывает только на Вселенские соборы, но почему-то умалчивает о Поместных соборах. Совершенно ясно с богословской точки зрения, что принципиально эти соборы друг от друга не отличаются. Мне кажется, что некоторое увлечение полемикой с идеей формального consensus patrum и попыткой привести в пример паламитские соборы подвигли А. Г. на такое неоправданное ограничение. Во-вторых, неправильно совершенно отрицать принцип согласия отцов как таковой. Нужно включить его в вышеуказанный экклесиологический контекст. С моей точки зрения, если мы исходим из того, что Церковь сама себя проявляет в определениях соборов, то этим самым мы уже свидетельствуем о консенсусе на этих соборах. Далее, продолжая эту мысль, следует сказать, что такой консенсус наблюдается в учении отцов, защищавших те или иные положения соборов, — то есть у многих отцов, имеющих статус «учителей Церкви». Что такой статус имеется в православии, а не только в католицизме (как неверно говорил А. Г.) можно более подробно прочесть в замечательном введении в курс Патрологии С. Пападопулоса (его я когда-то переводил для издания, редактором которого должен был быть Д. Поспелов, так его и не окончивший и уехавший на Афон). В-третьих, А. Г. ничего не указал о границах науки и её роли в определении учения Церкви. Возражение о. Г. Максимова состояло в том, что сама наука меняет своё мнение (сравнивать её «консенсус» с консенсусом отцов было, конечно, глупо), а потому её роль в определении учения Церкви минимальна; А. Г. Дунаев оставил это без ответа, поэтому осталось непонятным, чем она, собственно, занимается? Существует ли православная наука и для чего она нужна? Для деконструкции? Или она может предложить нечто большее? Но это уже не в качестве критики, а в качестве пожелания. В-четвёртых, А. Г. Дунаев, верно сказав о том, что отцы на соборах Святым Духом могли выносить те или иные определения, упустил из виду тот факт, что эти новые определения не могли противоречить определениям предыдущих соборов. Такое противоречие как раз рассматривалось как достаточное основание для суждения о неправомерности собора. Таким образом, помимо свидетельства об истине догмата, отцы должны были доказать, что предыдущие отцы не противоречат этому догмату, а, наоборот, поддерживают его. Отсюда — необходимость доказывать согласие отцов по конкретному вопросу, а не просто постановление о введении нового догмата.
В дискуссии также прозвучали отсылки к Византии: о. Георгий с чувством победы над оппонентом, а А. Г. Дунаев со словами недоумения ссылались на то, что в Византии «существовал этот принцип». Могу сказать, что в Византии около 60-70 процентов тех, кто писал о богословских вопросах, были фанатиками и людьми неуравновешенными. Не надо идеализировать Византию: там были люди, вовлечённые в постоянные споры, начётчики, формалисты, которые пытались самодовольно доказывать то, что истина известна только им одним, что логика, которая им доступна, — единственная и неоспоримая и т.д., словом, они были людьми со всеми их немощами и ничем не отличались от нас. Кажущаяся сложность, вводящая многих в заблуждение, состоит в том, что до нас дошли тексты от этих людей, и по этим текстам мы судим о Церкви. Но мы забываем, что от нас скрывается невидимое нам: существовала Церковь, которая жила помимо всех этих пустых споров и разногласий, — и очень редко Церковь обращалась к мнению богословов, при этом делала это неохотно. Изучающий историю византийских соборов согласится, что определения на соборах выносились по принципу «наименьшего вреда» от формулировок — и чаще с целью прекратить ненужные словопрения.
В конечном итоге может возникнуть вопрос ко мне: существует ли consensus patrum, как учит о. Георгий, или это фикция, как учит А. Г. Дунаев? Мой ответ будет таким: формально прав о. Георгий Максимов, но по существу прав А. Г. Дунаев. Позиция о. Георгия уничтожает принцип, за который борется, а позиция А. Г. даёт жизнь принципу, который отрицает. По существу, принцип consensus patrum, конечно, вытекает из существа Церкви как собранного воедино стада верных, следующих Христу. Учение Христа едино, но может выражаться и интерпретироваться по-разному, в силу различия менталитетов, языка, образования, культуры и способности понимания. Выискивание формального consensus patrum (если не принимать во внимание явные вероучительные формулы, специально написанные для тупых и особо тупых) обречены на провал — в силу различия менталитетов, языка, образования, культуры и способности понимания. Подлинный консенсус всегда и неизменно определяется только самой Церковью.
В конце ещё раз скажу о впечатлении от диспута. Мне было приятно, что богословская мысль всё-таки ещё жива в России. Люди, которым всё понятно с самого начала разговора и задолго до его окончания, не интересны — с ними не о чем, в принципе, разговаривать. Так, о. Георгий был скучен и неинтересен. Что взять с утомлённого человека, знающего истину и уставшего от нападок на неё? Вся заслуга богословского оживления, случившегося в последнюю субботу в Доме Лосева, принадлежит А. Г. Дунаеву. В православии есть о чём подумать, есть, о чём говорить, кроме церковной политики. Богословие существует.
laquoначала
