Возвращение

+

Я приехал. Только утром вчера плавал, как водоплавающий тапир, и видел такое (выше). t= 28 градусов, t воды - 25.
И вот уже вечером прилетаю, и попадаю в такую зимнюю (глаза б мои её не видели) сказку. t =  -1 С
Эх.


+

Agnus Dei | Агнец Божий в изображениях

Это фрагмент картины художника из Брюгге Яна ван Эйка (+1441).



Вот она полностью:

( смотреть )

Кто этот Ягнёнок? Это Агнец (что и означает на славянском языке ягнёнок), которому уподобляет Мессию Иисуса пророк Иоанн Креститель.

Об этот рассказывается так в Евангелии:

Иоанн видит идущего к нему Иисуса и говорит:
— Вот Божий Ягнёнок, который унесет грех мира!

(традиционыый перевод - "Вот Агнец Божий, который берёт на Себя грех мира"- tapirr)

Он — Тот, о котором сказал я: «Вслед за мной идет человек, который стал больше меня, потому что был прежде меня».  Я не знал, кто Он, но я пришел омывать водой для того, чтобы о Нем стало известно Израилю.


Вот свидетельство Иоанна: я видел, как Дух спустился на Него с неба, словно голубь, и остался на Нем.  Я не знал Его, но Тот, кто послал меня омывать водой, сказал мне: «Когда ты увидишь человека, на кого нисходит и на ком остается Дух, Он и есть Тот, кто будет омывать Святым Духом». И я это видел и свидетельствую, что Он — Сын Бога.


На следующий день снова стоял там Иоанн и с ним два его ученика. 36 Увидев идущего мимо Иисуса, Иоанн говорит:
— Вот Божий Ягнёнок!


И оба ученика, услышав его слова, пошли вслед за Иисусом.

Евангелие по Иоанну (перевод "Радостная Весть"), гл. 1

Эти события изображены художником 15 века:




( ++ )

Также  в образе Агнца Господь Иисус предстаёт в последней библейской книге Апокалипсис:

(14:1): «И взглянул я, и вот, Агнец стоит на горе Сионе...»
 Именно к этому восходит изображение Ван Эйка.

( Другие картины )

Francisco de Zurbaran: The Bound Lamb Agnus Dei Anaglyph




Plaque with Agnus Dei and Four Evangelists, probably 9th century
German or North Italian

( Далее смотреть )

Трульский Собор (конец 7 в), также он называется Пято-шестым,  постановил. что так изображать Христа не следует. С тех пор в Православной церкви такое изображение не используется. Однако есть вот такая икона. Здесь также присутствует евхаристическая символика, однако  в противоположность западному Ягнёнку, из груди которого Святая Кровь льётся в евхаристическую Чашу, здесь сам термин Агнец (основной Хлеб, используемый в таинстве) преподносится молящемуся (а икона существует не что б смотреть только, но что б молиться) как бы расшифрованным - изображён Иисус в виде младенца ("Спас Эммануил").



Се, Агнец Божий, вземляй грехи всего мира
18 век
Россия


Ещё несколько "популярных" западных изображений

( +++ )

пост составил tapirr

Френд

Я рад новому френду geync, которого и всем рекомендую!

Поэт

Понравилось

Гила Лоран

ר. Вторая речка

Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми, бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода. Раньше он совал их за пазуху, на голое тело, но теперь там было слишком мало тепла. Рукавицы давно украли; для краж нужна была только наглость — воровали среди бела дня.

Впрочем, украли-то далеко не одни рукавицы. Что уж теперь по рукавицам плакать. Лишив меня морей, разбега и разлета… М-да, губ шевелящихся отнять вы не могли. И что же он нашевелил этими губами под конец? — про рисовых невольников да про славное имя Джугашвили. Он вдруг вспомнил, как плохи были последние стихи Блока и как Блок этого, кажется, не понимал. Но тут не то, не то. Тут воистину неразрешенный стих, последний плевок в лицо рябому черту — за то и погибель заслужил. И пусть эта густопсовая сволочь потом, очнувшись, увидит тут покаяние да подхалимство и попрекнет его расчетом, не очень-то, правда, блестящим. Но не беда. Вернее, все равно, давно уже все равно.

Он вспомнил ту жуткую революционную зиму, как заходил на Выборгскую к Аннушке — никогда не называл ее так в лицо, только про себя. Они ехали на извозчике по невероятным ухабам, среди знаменитых костров, которые горели чуть ли не до мая, слушая неизвестно откуда несущуюся ружейную трескотню.

Потом, сползая во времени, стал припоминать разных своих подруг. Они угощали его, рисовали его, целовали его, восхищались ресницами в полщеки. Гуляли с ним по купеческой Москве. Он был двадцатилетний мальчик с ландышем в петлице. Он шутил, он сочинял истории, он запрокидывал голову, и правда все время запрокидывал голову, ибо был юн и горд, пел свои строфы, тогда совсем воздушные строфы, легкие, беспутные. Поедем в Царское Село! Свободны, ветрены и пьяны…
Потом украли Царское Село. Там нет больше улан — хотя, может, и раньше не было, сроду, говорят, не было — только гусары.

Украли и Коктебель, Максов Коктебель — по утрам нежно-солнечный, ночами — влажный, пахучий. Всеми ими любимый Коктебель. Подменили его красной Ялтой, где можно вести только суровую трудовую жизнь, бессмысленную жизнь.

А теперь вот украли его вчерашний хлеб, который он положил под голову. У кого-то еще были силы воровать. Только нет же, то был не хлеб, не хлеб…

Еще раньше он был — маленький еврейский мальчик с сердцем, полным русских пятистопных ямбов. Хотя нет, ошибка для позднейших биографов; был не таким уж маленьким, а ямбами вовсе не грезил. И может, никогда бы строфы не написал, кабы не одно обстоятельство, отцовский подарок… Грезил подвигами, баррикадами, кровью на снегу. Жаждал вести за собой людей. Рвался в Париж. Отец хоть и отпустил, но попрекал. Потомок раввинов, он сокрушался, что сам торгует кожей, а не учит Талмуд. Хотя по молодости и зачитывался Шиллером, а потом находил определенное удовлетворение в том, что сумел перевезти семью в столицу, но втайне сокрушался. И сына — в припадке национального раскаяния — попрекал, что субботу не блюдет и ест где попало. Но под конец не проклял, а благословил, и престранно благословил. Вызвал его как-то на исходе субботы к себе в кабинет. На столе у него лежал раскрытый молитвенник. Отпер нижний ящик и из-за стопки старых конторских тетрадей вытащил маленький сверток. Протянул сыну. Мне, сказал, конечно очень жаль, что ты не занялся тем, чего я для тебя желал. Зато, с грустной улыбкой, теперь хоть понятно, зачем реббе дал мне вот это. Камешек. Он сделает тебя великим. В своем роде, конечно. Ты беспутный, будешь бегать за бабами и всякие бредни лелеять у себя в голове. Но хотя бы не полезешь на баррикады за красной тряпицей, как гишпанский бык, и не опозоришь имя предков, как многие в нашем народе опозорят. По крайней мере, так говорит реббе. Еще он сказал, что я даже переживу тебя на год. Впрочем, это будет уже не твоя вина, ибо — умножатся бурные воды…

С отцовским подарком он никогда не расставался. Ездил с ним и в Париж и в Гейдельберг. Вскоре ему наскучил революционный пыл, он стал писать. Читал товарищам, читал барышням, потом в кружках. Ему уже бывало неуютно и даже страшно, если — во время чтений — не нащупывал его в кармане брюк или пиджака, накануне оставив по забывчивости в другом костюме. Думал о нем и о разных его собратьях, много думал, назвал даже так книжку. Он сумел сохранить его и в ссылке, и во время второго ареста. Прятал в обуви, закапывал в снег и в землю, клал под голову. А теперь вот — украли. Только — кому же нужен тут этот камешек? Кому он вообще может быть нужен? Значит, не украли, значит…

И поэт понял. Он широко раскрыл глаза и в последний раз оглядел ряды сплошных двухэтажных нар, еле различимых в свете тусклого электрического солнца, загаженного мухами и закованного круглой решеткой.

К вечеру его там уже не было.

Путь в аэропорт Шарм-эль-Шейха

Друзья, я решил на этот раз решил пооперативнее показать вам все фотографии из путешествия.

А то обычно раньше я был в этом как-то очень медлителен - то на целый год растягивал публикацию, а прошлогоднюю Прагу до сих пор полностью не разместил (скажем, со Старым Еврейским кладбищем до сих пор всё чего-то жду ( по причуде ассоциаций вспомнилось "ой, и Кто бы говорил?..").

Но начну с конца, так сподручнее: автобусом из отеля в аэропорт.

( 11 больших фото )