![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
24 Jun 2005
Очень красиво и умно здесь об этом:
http://www.livejournal.com/community/ru_philosophy/126991.html?nc=37&style=mine
http://www.livejournal.com/community/ru_philosophy/126991.html?nc=37&style=mine
День Победы
24 Jun 2005 23:12По данным ВЦИОМ, свыше 85% россиян убеждены: ничего более значительного, чем победа в Великой Отечественной войне, в нашей истории не было. Но радоваться, по мнению социологов, тут нечему. Эти цифры свидетельствуют о кризисе "национальной идентичности". О том, что мы все-таки празднуем 9 мая и кто мы вообще такие - беседа с доктором философии Львом Гудковым
Пара фрагментов:
Почему оценка Победы как главного события в российской истории вас так тревожит?
Лев Гудков: Она тревожит меня не сама по себе, а в качестве симптома – в теснейшей связи с тем, что происходит вокруг нас. Победа – единственная позитивная точка в массовом сознании россиян. Чему же тут радоваться? В списке событий, которые, по мнению опрошенных, определили судьбу страны в ХХ веке, следующие за победой в Великой Отечественной места занимают соответственно: Октябрьская революция, авария на Чернобыльской АЭС, распад СССР, массовые репрессии 30-х, афганская война, Гражданская война, Первая мироваяѕ Нетрудно заметить явное преобладание негатива. Скажем, первые многопартийные выборы в декабре 1993 года отметили только 3%, да и то сразу по их проведении. Сейчас об этом мало кто помнит. Точно так же наше сознание не удерживает ничего содержательного и из дореволюционной истории. Там вообще пустота. О чем это говорит? О том, что советская пропаганда, утверждавшая, что вся русская история – не более чем подготовительный этап для возникновения СССР, сработала прекрасно.
Теперь несколько слов собственно о негативе – всех этих авариях, репрессиях, распадах и войнах. Хотим мы того или нет, но история России оказалась лишенной связи с частными интересами людей, а значит, и лишенной смысла. Она либо предстает в виде набора ничем не предопределенных, почти библейских бедствий, либо упорядочивается по модели индивидуального произвола: как решили отцы нации, так и вышло.
- Простите, но Победа тут при чем?
Л.Г.: А при том, что ее культ лишь закрепляет внеиндивидуальное измерение истории, где от воли частных, никак не связанных с властью лиц ничего не зависит. Он закрепляет также монополию государства на некие идеальные ценности, выходящие за пределы повседневного ряда. То есть если человек чтит каких-то своих приватных кумиров, то это с его стороны эгоизм или, хуже того, отщепенство. И наконец, самое тревожное: чрезмерный культ Победы отбрасывает общество назад.
Пара фрагментов:
Почему оценка Победы как главного события в российской истории вас так тревожит?
Лев Гудков: Она тревожит меня не сама по себе, а в качестве симптома – в теснейшей связи с тем, что происходит вокруг нас. Победа – единственная позитивная точка в массовом сознании россиян. Чему же тут радоваться? В списке событий, которые, по мнению опрошенных, определили судьбу страны в ХХ веке, следующие за победой в Великой Отечественной места занимают соответственно: Октябрьская революция, авария на Чернобыльской АЭС, распад СССР, массовые репрессии 30-х, афганская война, Гражданская война, Первая мироваяѕ Нетрудно заметить явное преобладание негатива. Скажем, первые многопартийные выборы в декабре 1993 года отметили только 3%, да и то сразу по их проведении. Сейчас об этом мало кто помнит. Точно так же наше сознание не удерживает ничего содержательного и из дореволюционной истории. Там вообще пустота. О чем это говорит? О том, что советская пропаганда, утверждавшая, что вся русская история – не более чем подготовительный этап для возникновения СССР, сработала прекрасно.
Теперь несколько слов собственно о негативе – всех этих авариях, репрессиях, распадах и войнах. Хотим мы того или нет, но история России оказалась лишенной связи с частными интересами людей, а значит, и лишенной смысла. Она либо предстает в виде набора ничем не предопределенных, почти библейских бедствий, либо упорядочивается по модели индивидуального произвола: как решили отцы нации, так и вышло.
- Простите, но Победа тут при чем?
Л.Г.: А при том, что ее культ лишь закрепляет внеиндивидуальное измерение истории, где от воли частных, никак не связанных с властью лиц ничего не зависит. Он закрепляет также монополию государства на некие идеальные ценности, выходящие за пределы повседневного ряда. То есть если человек чтит каких-то своих приватных кумиров, то это с его стороны эгоизм или, хуже того, отщепенство. И наконец, самое тревожное: чрезмерный культ Победы отбрасывает общество назад.
Ещё фрагмент:
"9 Мая закрепляет, помимо всего прочего, еще и особый тип личности, сложившийся в советские годы...
- Что же это за тип?
Л.Г.: Точного определения, наверное, не существует, но можно перечислить основные его черты. Начну несколько издалека. Как ни странно это прозвучит, но предпосылки нынешнего культа Победы возникли еще до войны, в 30-е годы. Именно тогда сталинский режим открестился от всяческой революционности и занялся возрождением имперской идеи. Вместе с тем в СССР стала складываться структура так называемого мобилизационного общества, то есть общества, всегда готового к войне с неким противником. Идея тотального противостояния переносилась на все и вся. Вспомните фразеологию тех лет – сплошные фронты: аграрный, промышленный, культурный. И сплошные битвы – за тот же урожай, к примеру. Все это служило выработке особой, мобилизационной системы ценностей. По нашим замерам, на вопрос: «В какие времена русский человек наиболее полно проявляет свои качества?» – большинство (те же 70-80%) отвечает: в трудные времена. Хорошо, конечно, что мы герои, но если серьезно, все это свидетельствует в первую очередь о презрении к обычной, повседневной жизни, которой живут все люди, но в которой русский человек почему-то совершенно лишается не только позитивных, а вообще всяких качеств.
- В своей статье «Комплекс жертвы» вы пишете, что, согласно опросам, около 60% россиян позиционируют себя как «простых», «открытых», «искренних» в противовес замкнутому и лицемерному Западу. Но простота и открытость – не просто бескачественные характеристики, в них заметно отсутствие даже установки на автономность.
Л.Г.: А вы вдумайтесь, что значит «простой» и «открытый»? С одной стороны, прозрачный и понятный для тебя, такой же, как ты. С другой, что не менее важно, – прошедший через какие-то беды, лишения и затем уже, вроде как поумнев, ставший простым и открытым. Человек, с которым можно пойти в разведку. Налицо героико-аскетический комплекс, неявная апелляция к пограничным ситуациям, где ты должен доказать свою верность истинным идеалам, а по сути – государству, поскольку в мобилизационном обществе именно оно обладает монополией на них.
- И отсюда все эти «пацаны», «братки», «батяни», «настоящие мужики»?
Л.Г.: Конечно. Причем подразумевается, что таким вот бывалым парням, знающим, почем фунт лиха, в обычной жизни незачем вести себя даже попросту прилично. В нормальных условиях они превращаются в некие абсолютно бескачественные сущности, и обращаться к ним смысла не имеет, по крайней мере до тех пор пока не нужно будет идти в разведку. Но оценивать человека с точки зрения неких предельных ситуаций – извращение. «Простота», «открытость», «искренность» – все это и составляет, как говорим мы, социологи, структуру негативной идентичности.
- А если чуть попроще?
Л.Г.: Попроще? Наверное, только перефразируя Декарта: «Я ненавижу, следовательно, существую». И нет ничего удивительного в том, что наряду с увеличением значимости Победы отмечается рост неприязни к инородцам, антиамериканских настроений, причем за последние два-три года – почти в полтора раза. Скажу больше: вне категории «врага» в массовом сознании вообще не происходит никакой самоидентификации... "
"9 Мая закрепляет, помимо всего прочего, еще и особый тип личности, сложившийся в советские годы...
- Что же это за тип?
Л.Г.: Точного определения, наверное, не существует, но можно перечислить основные его черты. Начну несколько издалека. Как ни странно это прозвучит, но предпосылки нынешнего культа Победы возникли еще до войны, в 30-е годы. Именно тогда сталинский режим открестился от всяческой революционности и занялся возрождением имперской идеи. Вместе с тем в СССР стала складываться структура так называемого мобилизационного общества, то есть общества, всегда готового к войне с неким противником. Идея тотального противостояния переносилась на все и вся. Вспомните фразеологию тех лет – сплошные фронты: аграрный, промышленный, культурный. И сплошные битвы – за тот же урожай, к примеру. Все это служило выработке особой, мобилизационной системы ценностей. По нашим замерам, на вопрос: «В какие времена русский человек наиболее полно проявляет свои качества?» – большинство (те же 70-80%) отвечает: в трудные времена. Хорошо, конечно, что мы герои, но если серьезно, все это свидетельствует в первую очередь о презрении к обычной, повседневной жизни, которой живут все люди, но в которой русский человек почему-то совершенно лишается не только позитивных, а вообще всяких качеств.
- В своей статье «Комплекс жертвы» вы пишете, что, согласно опросам, около 60% россиян позиционируют себя как «простых», «открытых», «искренних» в противовес замкнутому и лицемерному Западу. Но простота и открытость – не просто бескачественные характеристики, в них заметно отсутствие даже установки на автономность.
Л.Г.: А вы вдумайтесь, что значит «простой» и «открытый»? С одной стороны, прозрачный и понятный для тебя, такой же, как ты. С другой, что не менее важно, – прошедший через какие-то беды, лишения и затем уже, вроде как поумнев, ставший простым и открытым. Человек, с которым можно пойти в разведку. Налицо героико-аскетический комплекс, неявная апелляция к пограничным ситуациям, где ты должен доказать свою верность истинным идеалам, а по сути – государству, поскольку в мобилизационном обществе именно оно обладает монополией на них.
- И отсюда все эти «пацаны», «братки», «батяни», «настоящие мужики»?
Л.Г.: Конечно. Причем подразумевается, что таким вот бывалым парням, знающим, почем фунт лиха, в обычной жизни незачем вести себя даже попросту прилично. В нормальных условиях они превращаются в некие абсолютно бескачественные сущности, и обращаться к ним смысла не имеет, по крайней мере до тех пор пока не нужно будет идти в разведку. Но оценивать человека с точки зрения неких предельных ситуаций – извращение. «Простота», «открытость», «искренность» – все это и составляет, как говорим мы, социологи, структуру негативной идентичности.
- А если чуть попроще?
Л.Г.: Попроще? Наверное, только перефразируя Декарта: «Я ненавижу, следовательно, существую». И нет ничего удивительного в том, что наряду с увеличением значимости Победы отмечается рост неприязни к инородцам, антиамериканских настроений, причем за последние два-три года – почти в полтора раза. Скажу больше: вне категории «врага» в массовом сознании вообще не происходит никакой самоидентификации... "
Лев Гудков
24 Jun 2005 23:16И последний фрагмент интервью доктора философии Льва Гудкова
"В обществе, где война стала тематическим принципом культуры, ничего конструктивного просто и не может быть. В таких условиях другой – чаще всего враг. Его либо боятся, либо – в случае, когда враг повержен, – глумятся над ним. Опросы показывают: базового доверия к действительности у нашего человека нет, он не верит даже самым близким людям – чего уж говорить о публичных социальных институтах вроде армии, милиции или суда, которые ничем иным, кроме как систематическим унижением своих сограждан, никогда не занимались.
Однако травма такого унижения может быть только ослаблена, но не изжита, поскольку когда это унижение захватывает всех членов в группе и становится обязательным, даже ритуальным (дедовщина, к примеру), возникает некоторое подобие справедливости, готовность это поддержать, более того – навязать другому. Показательно, что жертва и насильник различаются лишь фазой цикла насилия, а не по существу. Все это снимает с людей чувство ответственности, упреждая чувство вины привычной установкой «все гады».
О каком тут взаимном уважении говорить?
А между тем именно специфический статус другого как возможного партнера и лег в основу всех без исключения институтов гражданского общества, которого у нас никогда не было и которое мы вот уже почти пятнадцать лет безуспешно пытаемся построить."
"В обществе, где война стала тематическим принципом культуры, ничего конструктивного просто и не может быть. В таких условиях другой – чаще всего враг. Его либо боятся, либо – в случае, когда враг повержен, – глумятся над ним. Опросы показывают: базового доверия к действительности у нашего человека нет, он не верит даже самым близким людям – чего уж говорить о публичных социальных институтах вроде армии, милиции или суда, которые ничем иным, кроме как систематическим унижением своих сограждан, никогда не занимались.
Однако травма такого унижения может быть только ослаблена, но не изжита, поскольку когда это унижение захватывает всех членов в группе и становится обязательным, даже ритуальным (дедовщина, к примеру), возникает некоторое подобие справедливости, готовность это поддержать, более того – навязать другому. Показательно, что жертва и насильник различаются лишь фазой цикла насилия, а не по существу. Все это снимает с людей чувство ответственности, упреждая чувство вины привычной установкой «все гады».
О каком тут взаимном уважении говорить?
А между тем именно специфический статус другого как возможного партнера и лег в основу всех без исключения институтов гражданского общества, которого у нас никогда не было и которое мы вот уже почти пятнадцать лет безуспешно пытаемся построить."
