Шутовской колпак

[tapirr]

Оригинал взят у villlka в Шутовской колпак

говорят, она пришла из типографии - "Шутовской колпак". написала я ее давно, просто никто не ожидал, что, пока я буду писать, везде появятся гомофобные законы и даже дойдет до их обсуждения на федеральном уровне. долгое время я была уверена, что книга поэтому никогда не выйдет. поэтому теперь особенно радуюсь. "Шутовской колпак" для меня - это книга о театре, о творчестве и о свободе быть самим собой, чего бы это ни стоило. я писала ее на каком-то особенном драйве - и с ней связано множество совпадений. к примеру, когда я вышла на Лену Ремизову (Ильче) с просьбой нарисовать обложку и она стала читать рукопись, вдруг оказалось, что она по образованию - кукольник. мы начали говорить - о кукольном театре я могу часами :) - и выяснилось, что свою первую практику Лена проходила в том же театре, где я росла и где происходит все действие "Шутовского колпака". в тех же самых мастерских, ходила по тем же самым лестницам - только уже несколько лет спустя после того, как мои родители из того театра ушли. и тут я пожалела, что в самой книге не будет картинок :).

в общем, вот так. ниже - аннотация и небольшой отрывок из книги. Шут – самая красивая и своеобразная кукла театра. Шут – тринадцатилетный Гришка, потому что он не такой, как другие. И Лёлик, гениальный и чудаковатый мастер, создающий уникальных, «живых» кукол – тоже Шут. Но самый главный шут это Сэм – лучший актер театра, из-за своей «нетрадиционной ориентации» живущий как на пороховой бочке. Сэм, которого уравновешенный Гришка и дерзкая Сашок – «театральные дети» – обожают с малолетства. Но от нетерпимости и несправедливости не скроешься за театральным занавесом, и Сэм переезжает в толерантную Голландию, Лёлика отправляют на пенсию, а прекрасного Шута продают в частную коллекцию... Остаются дружба, верность, жизнь и вопросы, на которые Гришке предстоит ответить, прежде чем он поймет, кто же он на самом деле: что важнее – быть «нормальным» или быть самим собой? Стоит ли стараться соответствовать чему-то «правильному»? И главное, кто за нас имеет право решать, что – «правильно»? "Раз-два-три, раз-два-три: кажется, что на сцене и в зрительном зале зажигаются свечи, зажигают- ся огни на елке и тихо-тихо начинает падать снег. Снег в ритме вальса снежных хлопьев. Он взмета- ется, он, кажется, метет по земле-сцене, он падает и падает на головы притихших зрителей, а где-то тонко поет невидимый хор. И пусть это просто свет, пусть это Майка где-то на балконе колдует так, что на сцене и в зрительном зале настоящий снегопад, все равно эта метель совсем как в жиз- ни. Пусть человек в черном плаще и цилиндре на авансцене – папа, пусть где-то там готовится к вы- ходу Сэм. Все равно этот снег взаправдашний – и сказка взаправдашняя. Пусть там, на улице, еще осень, а снега еще ждать и ждать. В театре все не как в жизни – если чего-то силь- но хочешь, оно обязательно происходит. Пока идет спектакль, я помогаю Лёлику соби- рать чемоданы. Я сам напросился – ведь когда что- то делаешь, то не так грустно. Можно пока не думать про то, как ты будешь приходить в мастерские, а там только Филипп и Мама Карло, и никакого Лёлика. Про то, будет ли еще открываться Конфетный балаганчик, если Лёлик больше не придет в театр. Будет ли Лёлик делать своих кукол дома? И вообще – что он будет делать? Думать про то, что людей списывают – точно, списы- вают, это тебе не показалось тогда – как кукол из старого спектакля: если ты старый, как Лёлик, списывают, если ты не такой, как все, если ты вроде Сэма. Мы складываем в чемодан последние чертежи и старые записные книжки, которым, кажется, уже сто лет. Складываем старые фотографии борода- тых марионеток со странными огромными глаза- ми и швами на челюсти. – Куклы из Брно, – говорит Лёлик, – их сделали по чертежам девятнадцатого века. – Однажды они играли спектакль в страшных казематах, в кото- рых когда-то императоры держали преступников. Зрители тогда сидели прямо на полу, а освещение сделали как раньше – только свечи. Лелик ни с кем не прощается – терпеть не могу прощаться, говорит он, такая все это глупость – и мы выходим из актерского подъезда: Сэм несет обтрепанные чемоданы Лёлика, Сашок тащит ма- ленькую коробку с деревяшками. Лёлик бодрится и делает вид, что это все ничего – уйти из театра, из которого он хотел только ногами вперед. – Счастливо, Леонид Аркадьич, – говорит вах- тер Альберт Ильич, на секунду оторвавшись от те- левизора. – Счастливо, – кивает Лёлик, будто идет только на полчасика, в магазин. Мы выходим – и кажется, что попали в другой мир и другое время. В свете фонарей черное небо и черная улица пе- стрит, кружится, вальсирует под невидимую музыку. Елоховская церковь стала сумрачной картин- кой, по которой пробегает рябь, снежная рябь. И кажется, что где-то поет невидимый хор, как в спектакле. – Рановато, – вздохнул Сэм. – Надо же, – сказал Лёлик. А это просто первый снег идет. Бесшумно и гу- сто. Снег идет. Он ложится на траву, еще не высохшую совсем, не замороженную по-настоящему, на крыши ма- шин, на нос Сашка – и тут же тает, такая Сашок горячая. Белыми становятся черные дорожки, будто кто-то решил враз их перекрасить, мелкая снежная крупа превращается в лохматые хлопья и падает, падает, укрывает все густым молочным туманом, хрустящим, как лимонные вафли, и пах- нущим льдом. Первый снег. Он идет раньше, чем обычно – чтобы тоже про- водить Лёлика."