![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Интервью Трепашкина. Часть вторая
Начало здесь
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Михаил Иванович, перед последним заседанием областного суда Вы отказались от помощи адвокатов. Это была тактика или Ваши искрение убеждения, что большинство Ваших защитников, они чуть ли не в сговоре со стороной обвинения?
М. ТРЕПАШКИН: Это вывод на протяжении последних двух лет. Я ожидал, что, в конце концов, кто-то из них хотя бы прислушается к тем просьбам, которые я высказывал, однако не возымело действия. Ну, объяснение в том, что, ну, не можем мы. Как в анекдоте пор бега: «Ну, не смогла я, не смогла…». Примерно также. Смысл такой, что, к сожалению, когда идет заказное дело, многие адвокаты, многие правозащитники, защитники, они не способны это преодолеть, в силу различных причин. В силу малых знаний юридических, скажем, понятий и требований закона. Это первый момент.
Второй момент. В силу боязни, боязни в определенном регионе, боязнь каких-то преследований со стороны тех лиц, против кого они выступают, в частности против администрации ФГУ ИК–13.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Я хочу отметить, что Вы отказались от московских своих адвокатов, так?
М. ТРЕПАШКИН: Нет, от всех.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: От всех?
М. ТРЕПАШКИН: От всех адвокатов я отказался. Я, в принципе, назвал их юридическими евнухами, не потому что имею злобу какую-то по отношению к ним, а потому что должно быть разработана тактика, и должен быть… Как-то согласовать ее. А когда адвокату нужно чуть ли не… Ну, я понимаю, что не допускают, но не арканом же его туда… чтоб перед судом разработать тактику защиты. И когда пишешь по 10 раз, что у меня есть, там, например, показания 12 заключенных, которые написали заявление, как фабриковались, вот это самое… Мне нужно было их представить в суд, а защита их потеряла… Мало того, что сами могли бы собрать — на волю уже 45 человек вышло, которые готовы были явиться в суд и дать показания свидетельские. Так вот мало того, что своих не собрали — даже тех, которых я представил, в зоне мне написали осужденные вместе со мной, опасаясь, что они попадутся в ШИЗО, что произошло с Ишуковым Виктором Петровичем, что произошло Хайрулиным Равилем Жевдятычем, что произошло с Ноуголем Сергеем Сергеевичем, могу перечислять целых 12, кому вот так вот, за то только, что они выступили в поддержку, они оказались на общем режиме. И притом это те, которые осуждены за незначительные деяния, на незначительный срок. Поэтому это было каплей, от которой я решил отказаться. Потому что, какой смысл? Тот пришел, тот не пришел. Явился в суд: а где доказательства? Доказательств нет. Я, в принципе. Перед этим поставил условие, что если Вы не принесете мои заявления, которые я ...(?), принесите хотя бы на кассацию. Это доказательства мои. Мои доказательства защиты, которые я мог бы представить вкратце сам. Они не отреагировали на это. Не отреагировали — до свидания.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Ну, а сейчас, когда, Михаил Иванович, собираетесь снова обращаться в суд, отстаивать свою правоту и добиваться отмены приговора, кого Вы привлечете к этому? Вы выступите сами как адвокат, или все-таки?..
М. ТРЕПАШКИН.: Я имею опыт работы более 25 лет юридической службы, из них более 22 в следственно-оперативной. Я работал в «Лефортово». И ведь у меня чистое образование — я закончил высшую школу КГБ СССР с отличием следственный факультет. Я могу сам защищать себя без проблем.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Ну, вот куда, первым делом…
М. ТРЕПАШКИН: Когда меня изолировали, я оказался связан по рукам и ногам, плюс с заклеенным ртом, конечно, тут сложно защищаться. Адвокатам я хотел бы сказать, не потому что я из неприязни отказался от них, а потому что они опустили руки. Это, как бы, если подвести итоги всего сказанного.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Первым делом, куда Вы обратитесь, для того чтобы снова начать вот этот судебный процесс?
М. ТРЕПАШКИН: Первым делом я подключусь к тем процессам, которые уже начаты и не продолжаются в связи с тем, что я отсутствую. Это, первое, тверской суд с генеральной прокуратурой, что они не дают ответ по господину Абельцеву и сотруднику ГУФСИНа... не ГУФСИНа, а ФСИНа Сидорову, за клевету. Уже процесс, как бы, этот идет давно. Второй момент, ГУФСИН Свердловской области обратился в Хорошевский суд города Москвы с иском против Понамарева Льва Александровича — это исполнительный директор общероссийского общественного движения за права человека, который в прессе осветил вопрос незаконного помещения меня в одиночную камеру, в камеру практически для особо... для осужденных пожизненно, здесь, в СИЗО 1 города Екатеринбурга. Этот факт установлен, и наручники там применяли. То есть применяли, как к приговоренному к пожизненному заключению. Там все очевидно. Тем не менее, они обратились, как бы, он неправильную информацию дал. Вот я как раз хотел бы осветить, как там все происходило. Ну, и самое главное, в чем я очень надеюсь на поддержку и СМИ, и вообще граждан России, чтобы такого не повторялось — это пересмотреть приговор. Я не прошу прекратить, заметьте, я прошу пересмотреть. Потому что когда станут пересматривать, там все сразу выяснится. Ну, ведь засекретили для того, чтобы не говорить об этом, и потом не вскрылась вот эта фабрикация, и о нем не говорили все эти 4 года. Потому что те, кто фабриковал, они боятся. И вот пользуясь случаем, я, конечно, хотел бы еще раз поблагодарить всех, кто меня поддерживал. А их оказалось очень-очень много. К сожалению, адвокаты не смогли скоординировать деятельность, но на день рождения я получил, не преувеличиваю, целый мешок писем, телеграмм и так далее. И Сахалин, и Находка, оттуда, практически, любой регион России, Якутия, Новосибирск, прочее, до нижегородского вече, и потом пошло заграницу. Имеется в виду, Швейцария 1 000 подписей собрала, Швеция прислала несколько секций, международная амнистия… Шведы вообще очень активно — открыток, там, наслали и прочее. То есть, практически по всему миру имея такую поддержку, к сожалению, мои адвокаты не смогли сконцентрировать, чтобы добиться от генеральной прокуратуры пересмотра явно сфабрикованного дела.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: За те 4 года, что Вы находились в колонии, Вы все-таки были в курсе того, что происходит в стране. Ваши впечатления от того, что произошло, происходит в России, как оно изменилось, и как Вы изменились, Вы лично?
М. ТРЕПАШКИН: Изменилось, конечно, все. Изменился и я. Значит, информации я получал самый-самый мизер. Мне приходилось все жалобы писать только на основании УК, УИК и УПК, без всяких комментариев, без всяких постановлений пленума верховного суда, поскольку я доступа иметь не мог. Хотя на колонии-поселения вполне мог это иметь. Поэтому все, что я могу оценить — это по самому-самому минимуму информации. Радио, там, где-то послушал кусочком, там, потому что тоже его не всегда послушаешь. Где-то я там телевизор видел, ненадолго посмотрел, и так далее. Что касается изменений в целом по стране. Здесь очень много аспектов, порядка 100 линий. Я затрону всего несколько. Первый — это изменения в уголовно-исполнительном законодательстве, поскольку я отбывал наказание. Основные, как я понял, изменения происходило по предложению или при участии депутата Государственной думы Абельцева Сергея Николаевича. Он член комитета по безопасности, как раз курировал ГУФСИН, ФСИН Россия (Федеральная служба исполнения наказаний России). И не без его ведома… Не без его участия был возвращен по условно-досрочному освобождению, с нарушением явно закона. Это отдельный разговор, можно говорить очень много. Но, главное, прошло много поправок в уголовно-исполнительное… И это законодательство я называю реакционным. Потому что оно в корне отходит от тех принципов, которые разработаны общепринятыми нормами международного права, документами Организации объединенных наций и Совета Европы, в частности, комиссия по правам человека организации объединенных наций. Те положительные изменения в этом законодательстве, которые были внедрены в 90-ые годы, они сейчас практически разрушены. И если мы раньше, для того чтобы приблизить наше законодательство к европейскому, как я упоминал, стояли одной ногой уже в лодке, чтобы воссоединиться, то сейчас мы эту лодку оттолкнули — уже только смотрим, как на горизонт что-то входит. Мы отошли. Что касается в целом развития экономики, финансов. То тут тоже я не вижу положительных моментов. В советские времена довольно-таки, я не знаю, наверное, не все присутствующие здесь это могут сказать или помнить, критиковали политику Брежнева, что он торгует сырьем — хотя нефти тогда продавалось гораздо меньше — что надо продавать технологии, продукции и так далее, но не сырье. Потому что мы превращаемся в сырьевой придаток, тогда звучало, Запада, и так далее. Сейчас мы увидели те же самые действия в квадрате, а то и в кубе. Это второй момент. Деньги, которые получаются — это хорошо, ладно. Это, как говорится, недра, которые принадлежат всему народу. Деньги, где они находятся? Они осели на Западе. Почему-то они не в России вращаются, а там. И только чтобы закрыть клапан, чтобы не произошло взрыва, закрывают ту, либо иную позицию. Сейчас там пенсии, надбавки к бюджетникам и прочее. Но они не дают, как мы сразу видим, положительного эффекта. Добавляется — вроде человек рад. Но тут же цены растут в целом, и он оказывается еще в минусе. Это точно также как пенсионеры… Я сталкивался еще в начале 2000 года, когда, значит, повысили пенсию, в это время возросли все эти оплаты за коммунальные услуги, и получилось, что 200 рублей моментально сразу, раз, и у тебя лишние… не лишние, а, так скажем, дополнительно ты должен платить — потерял. Еще хотел бы коснуться, что касается стабилизационного фонда. Потому что я, например, ну, поскольку работал в Лефортово, мы всегда придерживались политики, что нужно нам, для того чтобы Россия воспряла, и чтобы не было таких явных у нас катаклизмов, нужно побольше развивать алый и средний бизнес. У нас сейчас, как вот есть неоконсерваторы, которые ратуют, скажем, за высокий ссудный процент — это значит резкая поляризация населения, что мы наблюдаем. И все, что происходит, это только, как бы, закрытие дверей. Я считаю, что у нас в политике на будущие выборы, вот, предстоят — это депутатские, потом президентские — должен быть специалист экономист, хозяйственник, прежде всего.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Вы имеете в виду президента будущего?
М. ТРЕПАШКИН: Да. Должен быть специалист хозяйственник.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Ну, вот Вы выходите накануне выборов. Вы будете голосовать?
М. ТРЕПАШКИН: Да, я буду голосовать.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Вы уже решили за кого?
М. ТРЕПАШКИН: Да.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Началась президентская кампания. Каким Вы представляете себе президента в 2008 году? Кто мог бы, по-Вашему, возглавить страну?
М. ТРЕПАШКИН: не могу назвать, за неимением информации, которая, как я сказал, была суперограничена, просто это нарушение тоже прав человека — это я могу однозначно сказать. А однозначной кандидатуры я сейчас не вижу среди тех, кого мы постоянно лицезреем. Но я еще раз повторюсь, это должен быть хороший экономист, хозяйственник. Только тогда мы сможем, как говориться, выйти из… Абсолютно быть уверенным, что у нас стабилизация. И стабилизируется не так, как сейчас нам пытаются преподнести. Хотя в любой момент может взорваться пороховая бочка.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Да. Ну, из этих 4 лет, что Вы провели в колонии, какой был самый сложный год, и какой самый все-таки, ну, оптимистичный что ли? Вот, наверное, сейчас, когда Вы вышли.
М. ТРЕПАШКИН: Оптимистично не было. Все 4года были напряженные. Самое сложное были первые месяцы, первые месяцы. Особенно приговор по Дмитровскому делу, где меня задерживали с подброшенным пистолетом. Потому что по-другому не могли закрыть, как они сказали. Почему? Потому что там нарушалась всяческая адвокатская неприкосновенность. Я ведь адвокат, ...(?) сотрудник. Но я уволился в 97-ом году. А мне вменяется деяние 2001–02 года, когда я был адвокатом. Существует определенная процедура. Она была просто проигнорирована, при том так явно. Когда районный суд должен дать заключение о наличии. И только тогда можно возбудить дело. Районный суд не дал этого заключения … (?), ни по 222, ни по 283. Это даже есть в интернете информация. Однако, в нарушении всех законодательств, прокуроры военные заявили так: «А, договоримся с судьями. Все равно осудим». И начхать хотели на эти требования закона. По беспределу осудили. И вот это вот, понимаете, когда видишь, что беспредел, и не можешь никак его решить… И при всем том, что средства массовой информации довольно-таки освещали активно весь этот… все происходящее, по тем временам, и адвокаты работали активно на том этапе. Но, тем не менее, удалось, как говорится, по тому приговору добиться истины только через 2 года — 2 года. И знаете что, самое смешное — какой момент. Я не беру как все дело. При задержании 7 человек, включая 5 сотрудников ГИБДД и двух понятых, заявляли, что видели, как из машины доставали пистолет. И два году нужно было для того, чтобы только выяснить вопрос: а как он туда попал? Когда в суде заявили: а как он попал? Сказали: «Когда Трепашкин опускал заднее сидение, влетел откуда-то сверху этот пистолет». Вот и все.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Михаил Иванович, еще раз хочу задать свой вопрос. Как Вы-то изменились? Вот что с Вами произошло за это время?
М. ТРЕПАШКИН: Как я изменился? Ну, как, в худшую сторону.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: В худшую сторону?
М. ТРЕПАШКИН: Конечно. Единственное, что сейчас, как бы, общее… ну, я не хочу сказать всеобщее внимание, будет заявлено слишком громко, но внимание довольно-таки многих, оно заставляет все равно, как говорится, возвращаться к старым. Но зона, она никого в лучшую сторону не меняет. Я, конечно, пытался сохранить все те принципы, которым был привержен, как офицер КГБ СССР еще, потом ФСБ Российской Федерации, как человек оставаться честным, нигде не врать. Это вот как бывает, что самое нервное наказание, потому что сообщали по прессе согнуть... И высшие должностные лица контролирующих органов ...(?). Я никогда нигде не соврал и своим принципам не поддался, даже в ущерб себе. Я мог спокойно выйти из этой ситуации. Я мог спокойно не спорить и освободиться по УДО, и так далее. Но я, как адвокат и как человек, который, как говорится, за справедливость и за право, я решил в целом поменять и поддержать других. Это, конечно… Ну, одним словом. Есть такое стихотворение: «Кристалл в чужую среду попал, но растворяться в ней не стал: кристаллу не пристало терять черты кристалла». Громко немножко, но...
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Это Ваши стихи?
М. ТРЕПАШКИН: Нет, это не мои.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Вы не стали писать стихи там?
М. ТРЕПАШКИН: Стихи, нет. Если признаться честно, мне предлагали. Многие так и писали, потому что, мол... Приводили пример, другие от боли наказания писали стихи. Ситуация была такова, тем более с учетом прессинга, такое душевное состояние, что до стихов было очень-очень далеко. Даже ничего не возникало. А вот те строки, которые я произнес, я могу сейчас, ну, не совсем верно отразить, то ли Лукреций, то ли Ломоносов, один из двух. Это называется «В мире вещей», по-моему.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Нет соблазна просто поехать сейчас все-таки заграницу?
М. ТРЕПАШКИН: Я заграницу планирую — не знаю, когда — поехать, подлечиться.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: А остаться?
М. ТРЕПАШКИН: Нет-нет. Я приверженец пребывания на… Что бы там не говорили, не писали, что, там, особенно эти военные… А что мне там делать?
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Ну, а самое сильно желание, которое Вы сейчас испытываете?
М. ТРЕПАШКИН: Увидеть семью, детей — это самое-самое большое желание. Потому что дети растут — забыли. Первый же раз прибыл по УДО, уже маленькие, не помнят.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Сколько сейчас им, детям?
М. ТРЕПАШКИН: Ну, на момент арест я лучше скажу, потому что это больше будет звучать, чем сейчас. Меньшему был ровно годик, и она за мной как хвостик ходила, как чувствовала, что, это самое… Второй было 6 лет, она только пошла в 1-ый класс. Потом еще две школьницы приемные. И, старший сын, который заканчивал школу. Сейчас он тоже учится, собирается стать юристом по международному праву. С учетом того, что мне предстоит обращаться и заниматься вопросами у Европейского суда по правам человека, я так думаю, что в этом направлении тоже его немножко подтянуть.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: У Вас 5 детей получается, с двумя приемными?
М. ТРЕПАШКИН: 5. На момент ареста 4 малолетних, все несовершеннолетние. Тем не менее… У меня есть основание называть их палачами. Ничего не подействовало. Почему я называю палачами, потому что они видели, что все сфабриковано, видели цели, видели мотивы. Просто поступили не по-человечески.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Михаил Иванович, перед последним заседанием областного суда Вы отказались от помощи адвокатов. Это была тактика или Ваши искрение убеждения, что большинство Ваших защитников, они чуть ли не в сговоре со стороной обвинения?
М. ТРЕПАШКИН: Это вывод на протяжении последних двух лет. Я ожидал, что, в конце концов, кто-то из них хотя бы прислушается к тем просьбам, которые я высказывал, однако не возымело действия. Ну, объяснение в том, что, ну, не можем мы. Как в анекдоте пор бега: «Ну, не смогла я, не смогла…». Примерно также. Смысл такой, что, к сожалению, когда идет заказное дело, многие адвокаты, многие правозащитники, защитники, они не способны это преодолеть, в силу различных причин. В силу малых знаний юридических, скажем, понятий и требований закона. Это первый момент.
Второй момент. В силу боязни, боязни в определенном регионе, боязнь каких-то преследований со стороны тех лиц, против кого они выступают, в частности против администрации ФГУ ИК–13.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Я хочу отметить, что Вы отказались от московских своих адвокатов, так?
М. ТРЕПАШКИН: Нет, от всех.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: От всех?
М. ТРЕПАШКИН: От всех адвокатов я отказался. Я, в принципе, назвал их юридическими евнухами, не потому что имею злобу какую-то по отношению к ним, а потому что должно быть разработана тактика, и должен быть… Как-то согласовать ее. А когда адвокату нужно чуть ли не… Ну, я понимаю, что не допускают, но не арканом же его туда… чтоб перед судом разработать тактику защиты. И когда пишешь по 10 раз, что у меня есть, там, например, показания 12 заключенных, которые написали заявление, как фабриковались, вот это самое… Мне нужно было их представить в суд, а защита их потеряла… Мало того, что сами могли бы собрать — на волю уже 45 человек вышло, которые готовы были явиться в суд и дать показания свидетельские. Так вот мало того, что своих не собрали — даже тех, которых я представил, в зоне мне написали осужденные вместе со мной, опасаясь, что они попадутся в ШИЗО, что произошло с Ишуковым Виктором Петровичем, что произошло Хайрулиным Равилем Жевдятычем, что произошло с Ноуголем Сергеем Сергеевичем, могу перечислять целых 12, кому вот так вот, за то только, что они выступили в поддержку, они оказались на общем режиме. И притом это те, которые осуждены за незначительные деяния, на незначительный срок. Поэтому это было каплей, от которой я решил отказаться. Потому что, какой смысл? Тот пришел, тот не пришел. Явился в суд: а где доказательства? Доказательств нет. Я, в принципе. Перед этим поставил условие, что если Вы не принесете мои заявления, которые я ...(?), принесите хотя бы на кассацию. Это доказательства мои. Мои доказательства защиты, которые я мог бы представить вкратце сам. Они не отреагировали на это. Не отреагировали — до свидания.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Ну, а сейчас, когда, Михаил Иванович, собираетесь снова обращаться в суд, отстаивать свою правоту и добиваться отмены приговора, кого Вы привлечете к этому? Вы выступите сами как адвокат, или все-таки?..
М. ТРЕПАШКИН.: Я имею опыт работы более 25 лет юридической службы, из них более 22 в следственно-оперативной. Я работал в «Лефортово». И ведь у меня чистое образование — я закончил высшую школу КГБ СССР с отличием следственный факультет. Я могу сам защищать себя без проблем.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Ну, вот куда, первым делом…
М. ТРЕПАШКИН: Когда меня изолировали, я оказался связан по рукам и ногам, плюс с заклеенным ртом, конечно, тут сложно защищаться. Адвокатам я хотел бы сказать, не потому что я из неприязни отказался от них, а потому что они опустили руки. Это, как бы, если подвести итоги всего сказанного.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Первым делом, куда Вы обратитесь, для того чтобы снова начать вот этот судебный процесс?
М. ТРЕПАШКИН: Первым делом я подключусь к тем процессам, которые уже начаты и не продолжаются в связи с тем, что я отсутствую. Это, первое, тверской суд с генеральной прокуратурой, что они не дают ответ по господину Абельцеву и сотруднику ГУФСИНа... не ГУФСИНа, а ФСИНа Сидорову, за клевету. Уже процесс, как бы, этот идет давно. Второй момент, ГУФСИН Свердловской области обратился в Хорошевский суд города Москвы с иском против Понамарева Льва Александровича — это исполнительный директор общероссийского общественного движения за права человека, который в прессе осветил вопрос незаконного помещения меня в одиночную камеру, в камеру практически для особо... для осужденных пожизненно, здесь, в СИЗО 1 города Екатеринбурга. Этот факт установлен, и наручники там применяли. То есть применяли, как к приговоренному к пожизненному заключению. Там все очевидно. Тем не менее, они обратились, как бы, он неправильную информацию дал. Вот я как раз хотел бы осветить, как там все происходило. Ну, и самое главное, в чем я очень надеюсь на поддержку и СМИ, и вообще граждан России, чтобы такого не повторялось — это пересмотреть приговор. Я не прошу прекратить, заметьте, я прошу пересмотреть. Потому что когда станут пересматривать, там все сразу выяснится. Ну, ведь засекретили для того, чтобы не говорить об этом, и потом не вскрылась вот эта фабрикация, и о нем не говорили все эти 4 года. Потому что те, кто фабриковал, они боятся. И вот пользуясь случаем, я, конечно, хотел бы еще раз поблагодарить всех, кто меня поддерживал. А их оказалось очень-очень много. К сожалению, адвокаты не смогли скоординировать деятельность, но на день рождения я получил, не преувеличиваю, целый мешок писем, телеграмм и так далее. И Сахалин, и Находка, оттуда, практически, любой регион России, Якутия, Новосибирск, прочее, до нижегородского вече, и потом пошло заграницу. Имеется в виду, Швейцария 1 000 подписей собрала, Швеция прислала несколько секций, международная амнистия… Шведы вообще очень активно — открыток, там, наслали и прочее. То есть, практически по всему миру имея такую поддержку, к сожалению, мои адвокаты не смогли сконцентрировать, чтобы добиться от генеральной прокуратуры пересмотра явно сфабрикованного дела.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: За те 4 года, что Вы находились в колонии, Вы все-таки были в курсе того, что происходит в стране. Ваши впечатления от того, что произошло, происходит в России, как оно изменилось, и как Вы изменились, Вы лично?
М. ТРЕПАШКИН: Изменилось, конечно, все. Изменился и я. Значит, информации я получал самый-самый мизер. Мне приходилось все жалобы писать только на основании УК, УИК и УПК, без всяких комментариев, без всяких постановлений пленума верховного суда, поскольку я доступа иметь не мог. Хотя на колонии-поселения вполне мог это иметь. Поэтому все, что я могу оценить — это по самому-самому минимуму информации. Радио, там, где-то послушал кусочком, там, потому что тоже его не всегда послушаешь. Где-то я там телевизор видел, ненадолго посмотрел, и так далее. Что касается изменений в целом по стране. Здесь очень много аспектов, порядка 100 линий. Я затрону всего несколько. Первый — это изменения в уголовно-исполнительном законодательстве, поскольку я отбывал наказание. Основные, как я понял, изменения происходило по предложению или при участии депутата Государственной думы Абельцева Сергея Николаевича. Он член комитета по безопасности, как раз курировал ГУФСИН, ФСИН Россия (Федеральная служба исполнения наказаний России). И не без его ведома… Не без его участия был возвращен по условно-досрочному освобождению, с нарушением явно закона. Это отдельный разговор, можно говорить очень много. Но, главное, прошло много поправок в уголовно-исполнительное… И это законодательство я называю реакционным. Потому что оно в корне отходит от тех принципов, которые разработаны общепринятыми нормами международного права, документами Организации объединенных наций и Совета Европы, в частности, комиссия по правам человека организации объединенных наций. Те положительные изменения в этом законодательстве, которые были внедрены в 90-ые годы, они сейчас практически разрушены. И если мы раньше, для того чтобы приблизить наше законодательство к европейскому, как я упоминал, стояли одной ногой уже в лодке, чтобы воссоединиться, то сейчас мы эту лодку оттолкнули — уже только смотрим, как на горизонт что-то входит. Мы отошли. Что касается в целом развития экономики, финансов. То тут тоже я не вижу положительных моментов. В советские времена довольно-таки, я не знаю, наверное, не все присутствующие здесь это могут сказать или помнить, критиковали политику Брежнева, что он торгует сырьем — хотя нефти тогда продавалось гораздо меньше — что надо продавать технологии, продукции и так далее, но не сырье. Потому что мы превращаемся в сырьевой придаток, тогда звучало, Запада, и так далее. Сейчас мы увидели те же самые действия в квадрате, а то и в кубе. Это второй момент. Деньги, которые получаются — это хорошо, ладно. Это, как говорится, недра, которые принадлежат всему народу. Деньги, где они находятся? Они осели на Западе. Почему-то они не в России вращаются, а там. И только чтобы закрыть клапан, чтобы не произошло взрыва, закрывают ту, либо иную позицию. Сейчас там пенсии, надбавки к бюджетникам и прочее. Но они не дают, как мы сразу видим, положительного эффекта. Добавляется — вроде человек рад. Но тут же цены растут в целом, и он оказывается еще в минусе. Это точно также как пенсионеры… Я сталкивался еще в начале 2000 года, когда, значит, повысили пенсию, в это время возросли все эти оплаты за коммунальные услуги, и получилось, что 200 рублей моментально сразу, раз, и у тебя лишние… не лишние, а, так скажем, дополнительно ты должен платить — потерял. Еще хотел бы коснуться, что касается стабилизационного фонда. Потому что я, например, ну, поскольку работал в Лефортово, мы всегда придерживались политики, что нужно нам, для того чтобы Россия воспряла, и чтобы не было таких явных у нас катаклизмов, нужно побольше развивать алый и средний бизнес. У нас сейчас, как вот есть неоконсерваторы, которые ратуют, скажем, за высокий ссудный процент — это значит резкая поляризация населения, что мы наблюдаем. И все, что происходит, это только, как бы, закрытие дверей. Я считаю, что у нас в политике на будущие выборы, вот, предстоят — это депутатские, потом президентские — должен быть специалист экономист, хозяйственник, прежде всего.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Вы имеете в виду президента будущего?
М. ТРЕПАШКИН: Да. Должен быть специалист хозяйственник.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Ну, вот Вы выходите накануне выборов. Вы будете голосовать?
М. ТРЕПАШКИН: Да, я буду голосовать.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Вы уже решили за кого?
М. ТРЕПАШКИН: Да.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Началась президентская кампания. Каким Вы представляете себе президента в 2008 году? Кто мог бы, по-Вашему, возглавить страну?
М. ТРЕПАШКИН: не могу назвать, за неимением информации, которая, как я сказал, была суперограничена, просто это нарушение тоже прав человека — это я могу однозначно сказать. А однозначной кандидатуры я сейчас не вижу среди тех, кого мы постоянно лицезреем. Но я еще раз повторюсь, это должен быть хороший экономист, хозяйственник. Только тогда мы сможем, как говориться, выйти из… Абсолютно быть уверенным, что у нас стабилизация. И стабилизируется не так, как сейчас нам пытаются преподнести. Хотя в любой момент может взорваться пороховая бочка.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Да. Ну, из этих 4 лет, что Вы провели в колонии, какой был самый сложный год, и какой самый все-таки, ну, оптимистичный что ли? Вот, наверное, сейчас, когда Вы вышли.
М. ТРЕПАШКИН: Оптимистично не было. Все 4года были напряженные. Самое сложное были первые месяцы, первые месяцы. Особенно приговор по Дмитровскому делу, где меня задерживали с подброшенным пистолетом. Потому что по-другому не могли закрыть, как они сказали. Почему? Потому что там нарушалась всяческая адвокатская неприкосновенность. Я ведь адвокат, ...(?) сотрудник. Но я уволился в 97-ом году. А мне вменяется деяние 2001–02 года, когда я был адвокатом. Существует определенная процедура. Она была просто проигнорирована, при том так явно. Когда районный суд должен дать заключение о наличии. И только тогда можно возбудить дело. Районный суд не дал этого заключения … (?), ни по 222, ни по 283. Это даже есть в интернете информация. Однако, в нарушении всех законодательств, прокуроры военные заявили так: «А, договоримся с судьями. Все равно осудим». И начхать хотели на эти требования закона. По беспределу осудили. И вот это вот, понимаете, когда видишь, что беспредел, и не можешь никак его решить… И при всем том, что средства массовой информации довольно-таки освещали активно весь этот… все происходящее, по тем временам, и адвокаты работали активно на том этапе. Но, тем не менее, удалось, как говорится, по тому приговору добиться истины только через 2 года — 2 года. И знаете что, самое смешное — какой момент. Я не беру как все дело. При задержании 7 человек, включая 5 сотрудников ГИБДД и двух понятых, заявляли, что видели, как из машины доставали пистолет. И два году нужно было для того, чтобы только выяснить вопрос: а как он туда попал? Когда в суде заявили: а как он попал? Сказали: «Когда Трепашкин опускал заднее сидение, влетел откуда-то сверху этот пистолет». Вот и все.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Михаил Иванович, еще раз хочу задать свой вопрос. Как Вы-то изменились? Вот что с Вами произошло за это время?
М. ТРЕПАШКИН: Как я изменился? Ну, как, в худшую сторону.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: В худшую сторону?
М. ТРЕПАШКИН: Конечно. Единственное, что сейчас, как бы, общее… ну, я не хочу сказать всеобщее внимание, будет заявлено слишком громко, но внимание довольно-таки многих, оно заставляет все равно, как говорится, возвращаться к старым. Но зона, она никого в лучшую сторону не меняет. Я, конечно, пытался сохранить все те принципы, которым был привержен, как офицер КГБ СССР еще, потом ФСБ Российской Федерации, как человек оставаться честным, нигде не врать. Это вот как бывает, что самое нервное наказание, потому что сообщали по прессе согнуть... И высшие должностные лица контролирующих органов ...(?). Я никогда нигде не соврал и своим принципам не поддался, даже в ущерб себе. Я мог спокойно выйти из этой ситуации. Я мог спокойно не спорить и освободиться по УДО, и так далее. Но я, как адвокат и как человек, который, как говорится, за справедливость и за право, я решил в целом поменять и поддержать других. Это, конечно… Ну, одним словом. Есть такое стихотворение: «Кристалл в чужую среду попал, но растворяться в ней не стал: кристаллу не пристало терять черты кристалла». Громко немножко, но...
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Это Ваши стихи?
М. ТРЕПАШКИН: Нет, это не мои.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Вы не стали писать стихи там?
М. ТРЕПАШКИН: Стихи, нет. Если признаться честно, мне предлагали. Многие так и писали, потому что, мол... Приводили пример, другие от боли наказания писали стихи. Ситуация была такова, тем более с учетом прессинга, такое душевное состояние, что до стихов было очень-очень далеко. Даже ничего не возникало. А вот те строки, которые я произнес, я могу сейчас, ну, не совсем верно отразить, то ли Лукреций, то ли Ломоносов, один из двух. Это называется «В мире вещей», по-моему.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Нет соблазна просто поехать сейчас все-таки заграницу?
М. ТРЕПАШКИН: Я заграницу планирую — не знаю, когда — поехать, подлечиться.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: А остаться?
М. ТРЕПАШКИН: Нет-нет. Я приверженец пребывания на… Что бы там не говорили, не писали, что, там, особенно эти военные… А что мне там делать?
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Ну, а самое сильно желание, которое Вы сейчас испытываете?
М. ТРЕПАШКИН: Увидеть семью, детей — это самое-самое большое желание. Потому что дети растут — забыли. Первый же раз прибыл по УДО, уже маленькие, не помнят.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: Сколько сейчас им, детям?
М. ТРЕПАШКИН: Ну, на момент арест я лучше скажу, потому что это больше будет звучать, чем сейчас. Меньшему был ровно годик, и она за мной как хвостик ходила, как чувствовала, что, это самое… Второй было 6 лет, она только пошла в 1-ый класс. Потом еще две школьницы приемные. И, старший сын, который заканчивал школу. Сейчас он тоже учится, собирается стать юристом по международному праву. С учетом того, что мне предстоит обращаться и заниматься вопросами у Европейского суда по правам человека, я так думаю, что в этом направлении тоже его немножко подтянуть.
Л. РАЗДЬЯКОНОВА: У Вас 5 детей получается, с двумя приемными?
М. ТРЕПАШКИН: 5. На момент ареста 4 малолетних, все несовершеннолетние. Тем не менее… У меня есть основание называть их палачами. Ничего не подействовало. Почему я называю палачами, потому что они видели, что все сфабриковано, видели цели, видели мотивы. Просто поступили не по-человечески.